Скучаю за своей мастерской, за делом своим. Вся эта хуйня с выставками и аукционами и званые ужины мине мозг выносят. Я просто хочу работать над своими картинами и скульптурами и зависать с Мелани и бебиками. Гулять по пляжу, пикнички, вся фигня вот эта. Малая Ева – умора просто. Такое чудит, чё я угораю. Грейс тож, но она больше на мать похожая. Када все пиздатое, мою работу и моих девочек, – када это у миня отбирают, тада миня опять старая развлекуха манит. Чуйствую тягу въебать какому-нить пиздюку.

Этот пацик Уилки распизделся за то, как иму надо вбухивать, нажираться в говно, чёбы в творчестве сибя выразить. Это закамуфлированная подначка, чё я тут, мол, один трезвенник: ежу понятно. Наташа доливает мине в чарку минеральной воды с газом. Если б в этой чарке алкашка была, ее мужик был бы уже на Королевской больничке: загорелую хрумкалку иму б там, нахуй, вправляли.

– Мне больше нравится жизнь без алкоголя, – лыблюсь иму, – он меня уводит в такие места, куда я не хочу попадать.

Наташа опять скалится. Я в курсах, чё мог бы вдуть ей невкипиш. Такой уж это народ. Могила исправит. Меня она так и видит: дикий, неприрученный Фрэнк Бегби, мужик, блядь, чё надо, а не пидарковатый «плохиш» шотландского искусства – титул, которым награждают этого позера. Ну или награждали. Пока не появился я. Щас он вовсю пытается закадыками заделаться.

– Что-то у нас выпивка кончается, – Уилки такой, допивая остатки вайна.

– Я сгоняю за парой бутылок, – говорю им. – Достану годный продукт: щас я неплохо в винишке шарю, Мел всида миня посылает, – подмигую ей.

Кароч, срываюсь в винный. Понтовитый такой, блядь, магаз в подвале. Выбираю какое-то каберне «Напа-вэлли», чё вполне дорогим выглядит, ну и Мел с дружбанами пьют иво в Калифорнии. Пока еще снутри ращитуюсь, слышу какой-то шухер с улицы. Расплачуюсь и шустренько выбираюся наружу по ступенькам, на темную дорогу, и вижу, как двое молодых пациков, двадцать с чем-то, варежки друг на друга открыли. Один парень орет:

– Я до тибя доберусь, сука, в любой момент! Думаешь, я тибя зассал?

Другой пацанчик, походу, спокойней, адекватней и чутка не такой бухой.

– Ну тада пошли он туда, – и в малой проулочек тыкает. Они сруливают, а я думаю: «Да, пиздец красава… две мясистые мухи прямо к пауку в гостиную, нахуй, залетели».

Иду за ими следом, ну и, само собой, они мутузятся, а потом тот пацик, чё не такой бухой, крикливого на лопатки ложит. Садится сверху и пиздит иво со всей дури, по таблу хуярит. Крикливый клешни задирает и верещит:

– ОТПУСТИ МИНЯ НАХУЙ, Я ТИБЯ УБЬЮ, ПИЗДЮК!

Приставляю сумку с вайном до стеночки и встаю прямо за ими.

– Хули иму тибя отпускать, если ты убить иво собрался, припездол.

Тот, чё потрезвее, оборачуется, сморит на миня и такой:

– А тибя ебет? Вали нахуй, или тож отхватишь!

Скалюся иму и вижу, как пиздюк меняется в лице, када прохожу мимо ниво и с носока иво лежачему дружбану прямо по щам. Парень взвизгует. Другой тут же спрыгует с ниво, вскакует на ноги и готовится со мной пиздиться.

– Хули ты, блядь, творишь? Это ж не твое…

Я иму ногой по мудям красаву, и пиздюк взвывает. Сгинается пополам и пытается уползти с темного проулка обратно на освещенную улицу.

– Хренушки, никуда ты не пойдешь… – и цапаю иво за хайра и подтягую к уложенному на брущатку пиздюку. – Извинися перед своим друганом.

– Но ты ж… ты ж иво в лицо пнул!

Хуярю пиздюка бошкой об стенку, еще раз, и после второго удара бошка у ниво трескается.

– Извинися.

Он, походу, пиздец ужратый, и я выкручую иму хайра в сторону, чёбы кровянка мине на прикид не попала.

– Даррен… прости, братан, – стонет.

Этот парень Даррен пытается встать, об стенку подтягиваясь.

– Чё за расклад, нах?

– Ебни пиздюка по щачлу, – говорю иму, не отпуская хайра другого пацика.

– Не-а…

Снова хуярю другого парня бошкой об стенку. Пиздюк очкует. Умоляет парня, которого всего минуту назад пиздил:

– Ох… вдарь, Даррен… просто вдарь!

Этот парень Даррен стоит как неродной. На переулок оглядуется.

– Даж не думай съебать, – предупреждаю придурка. – Бей пиздюка!

– Вдарь! Просто вдарь, и уйдем уже отсудова! – второй умоляет.

Этот кент Даррен тузит своего дружбана. Ну, так себе накердыш. Выступаю вперед и этого парня Даррена по щачлу хукаю. Красава: на жопу валится.

– Вставай! Встань и врежь иму, даун ебучий!

Даррен вставает на ноги. Он рюмит, и хрумкалка вся распухла. Другой парень как осиновый, блядь, лист дрожит, а я так же крепко иво за хайра держу.

Смарю на этого парня Даррена:

– Давай, пиздюк, мы чё тут, всю ночь торчать, нахуй, будем? – Этот парень Даррен сморит на своего дружбана весь такой смурной и виноватый. – Не тяни резину, у миня уже терпение, нахуй, лопается!

Ослабляю хватку, и этот кент Даррен приходует своего дружбана уже по-взрослому, нехило другого по щам гасит. Выскакиваю вперед и навешую пиздюлину этому говнюку Даррену, тот мешком рядом со своим дружбаном падает. С носока обоим пиздюкам.

– А ну обратно встали, пидарасы ебаные!

Тут же думаю, чё не надо было этого говорить: это ж можно истолковать как гомофобию. Но щас на всю эту лабуду нету времени. Стопицот голубых друзей в Калифорнии, но туточки к старым дурным привычкам возвращаешься, без балды.

Они валяются и стонут, пасти порванные, и замечаю, как второй искровененными, запекшимися буркалами на этого Даррена поглядывает.

– Пожали, – я такой. – Терпеть не можу, када дружбаны срутся. Пожали друг другу руки.

– Ладно… прошу… прости… – тот пиздюк, чё потрезвей, такой. Протягует руку и клешню Даррена цапает. – Прости, Даррен… – такой.

У этого парня Даррена оба глаза щас как две щелки на фиолетовых луковицах, и он не в курсах, я это или дружбан иво. Стонет:

– Все норм, Льюис, все норм, братан… просто пошли на хату…

– ДМТ, парни, попробуйте, ежли еще не. Это все фигня, все это преходящее, – говорю пиздюкам.

Када выхожу с переулка, они там вдвоем кряхтят, помогая друг дружке на ноги встать. Опять не разлей вода! Это мой добрый, нахуй, поступок на сёдня!

Перед тем как выбраться с переулка, подбираю сумку с пузырями вайна, дышу спокойно и ровно. Надысь дождик покапал, и кусты мокрые, кароч, вытираю руку об них от кровянки, стараясь убрать побольше. Как тока с переулка выруливаю, я уже не Фрэнк Бегби, а знаменитый художник Джим Фрэнсис и возвращаюсь в роскошный дом своих друзей Иэна и Наташи в Новом городе, ну и к своей жене Мелани.

– Ну наконец-то, мы уж думали, где ты так задержался, – Мел грит, када вхожу в дверь.