– Господи, – говорит Рентон, – этот мудак должен в койке валяться.

Спад Мёрфи, шатаясь, идет к ним, берет бокал с подноса официанта и смотрит на молодого человека, как будто ожидая, что в последний момент бокал выхватят.

– Марк… Карл… хуево мине, блин. Эта почка, она чисто как надо не пашет. Типа ссать трудно…

– Тибе нельзя пить, Спад, щас же у тибя тока одна всю нагрузку на сибя берет. Пора сбавить обороты, братан. – Рентон смотрит на своего старого друга с беспокойством. – Та ты, походу, не отдупляешься. Принял чё?

– Колюся, братан, – тот куртяк, чё ты на больничке забыл, там в нем чутка семьянина[65] было, и я как бы иво потырил… Я тока нюхнул щас пару дорог… пиздец злой, блин…

– Блядь… это не снежок, Спад, это же К. – Рентон поворачивается к Карлу: – Та дурь, чё ты мине дал, помнишь?

– Пользуйся на здоровье, Спад, – говорит Карл.

– Ладушки… я тада лучше обратно на хату попер, скутер маньячный снаружи оставил… – Спад поворачивается к Рентону: – Позычь, братан…

Рентон уныло достает из бумажника двадцатку.

Спад с благодарностью ее выхватывает:

– Сесибон, братан. Верну их и дурь, када… в общем… потом… – Голова у него дергается. – Пока не ушел, надо ж с Франко попрощаться… хотя ноги офигеть ватные, блин, кабута чисто по патоке бреду, – говорит он, а затем отшатывается.

Рентон собирается пойти следом, но Карл говорит:

– Не, оставь иво. Пускай Франко с им разбирается. У тебя доставучий клиент. Расскажи мине еще раз за ту фишку с Барсой.

Рентон выдавливает улыбку и со злорадством наблюдает, как Спад Мёрфи, точно зомби, ползет раскорякой к Фрэнсису Бегби. Едва Спад находит свою цель, арт-свита, которая носится со звездой, разлетается в стороны, словно кегли в боулинге.

Франко здоровается с ним сквозь зубы:

– Привет, Спад. Рад тибя тут видеть. Но ты уверен, чё тибе выходить можно?

– Та я уже на хаус чешу… просто хотел увидеть… выставку эту. Это ж сюр, типа того, Франко, – говорит Спад, раззявив рот, как жертва инсульта, – типа как «Хибзы» Кубок выграли или я без почки остался. Шиза…

– Жизнь сюрпризы подкидует, кор, – соглашается Франко. – Плиты сдвигаются. Кто смел, то и съел, братан.

– Хотя рад за тибя, Франко, пойми миня прально…

– Сесибон, кор. Ценю.

– …Ведь ты ж в натуре изменился, блин… и у тибя, типа того, все есть, и ты это чисто заслужил.

– Спасибо, Спад, приятно от тибя это слышать, братан.

Художник делает глубокий вдох, борясь с принципиальной обидой на то, что его считают Фрэнком Бегби, и стараясь сохранять любезность в голосе. Он же художник Джим Фрэнсис, из Калифорнии, он здесь с женой и своим агентом, ебаный в рот. Почему они не могут просто позволить ему быть таким? Им что, не похуй?

– Угу, ты изменился, факт, – настаивает Спад.

– Спасибо, – повторяет Франко.

Он окидывает взглядом слоняющиеся, галдящие толпы: все глаза устремлены на его картины и скульптуры. Все, кроме одной малахольной пары прямо перед ним. Он пытается найти потенциального собеседника для апгрейда и какого-нибудь ушмарка, которому можно сбагрить Спада.

– Угу, у тибя уже штифты не такие, – помнишь, какие у тибя буркалы убийцы были? – Спад демонстрирует, пытаясь сощурить свои выпученные глаза. – Щас в этих моргалках просто чисто любовь.

– И снова спасибо, – говорит Франко сквозь стиснутые челюсти и машет Мелани.

– Я вижу по тому, как ты на свою жену сморишь… и она у тибя ухоженная, Франко, если ты не против, чё я типа так говорю. – Спад чувствует под ногами качку, словно деревянный пол идет волнами, но удерживается на ногах. – Она тож, походу, добрый чек, Франко… Великая вещь, када у тибя девица симпотная… еще и чек добрый. Это из-за нее ты так подобрел, Франко? В этом разгадка? Любовь?

– Я так думаю, да, Спад. – Фрэнк Бегби стискивает в кулаке бокал с газированной водой.

– У миня с Элисон была любовь. И это было классно… лучше всиво было. Но я не смог сберечь, типа того. Как тибе удается, Франко… как ты это бережешь?

– Хазэ, братан. Фарт, я так думаю.

– Не, это не просто фарт, Франко, – говорит Спад, и в его голосе вдруг прорывается эмоция. – Тут еще маки надо. И успех. Типа как ты надыбал этот скрытый талант художника. В курсах? В этом-то моя беда, – причитает он, – ни за какие особые таланты и речи нету.

Фрэнк Бегби снова втягивает в себя воздух. Это удобный момент для остро́ты, которая нужна ему сейчас позарез:

– Ты же был годным домушником и нехилым несуном.

Спад закрывает глаза, открывает их после пары ударов сердца и наконец обращает внимание на необычность обстановки.

– Угу, и ты в курсах, куда эти таланты миня привели, – говорит он. – Зато у тибя все пучком, у Марка все пучком, хотя мы завсида за это в курсах были, он же в универе учился, все дела, и Больной… пока будут телки, чёбы их эксплуатировать, он завсида выкрутится. Но с тобой как так вышло, Фрэнк? Как Франко Бегби… как Франко Бегби… со всиво этого выпутался, кабута котейка до сливок добрался?

– Слышь, братан, я ж сказал тибе, – нетерпеливо говорит Франко, – просто так бывает. Встречаешь нужного человека в нужное время, получаешь чутка поддержки, находишь то, чем тибе по приколу заниматься…

Он успокаивается, когда к ним подходит Мартин. Его агент – человек очень уравновешенный, но взгляд у него стеклянный, зрачки расширились от возбуждения. Он указывает на большое полотно на стене. Полотно изображает мужчину, привязанного к рельсам.

– «Кровь на рельсах»[66] куплена Маркусом ван Хельденом за один миллион, Джим! Одна картина!

– Фунтов или ДСША?

– Ну, ДСША. Но это же более чем в два раза выше самой крупной суммы, за которую ты продавал одно произведение!

– Галерея получает половину, так что это пол-лимона. Ты получаешь сто штук – остается четыреста. Налоговая получает сто пятьдесят – остается четверть миллиона баксов, или около ста восьмидесяти тыщ фунтов.

Мартин хмурит брови. Он пытается понять образ мыслей своего клиента. Похоже, того гораздо больше волнует, сколько получают другие, чем его собственное внушительное вознаграждение.

– Ну, такова жизнь, Джим…

– Угу, такова.

– Это одно-единственное произведение, и это задает высокую планку для других твоих работ. Это делает тебя топовым художником в глазах коллекционеров.