Дубенский. – Кажется, они прислали государю телеграмму.

Председатель. – Что они прислали – это устанавливается, и вы об этом изволите говорить, но какова была ответная телеграмма, которую вы считали в этот момент уже посланной?

Дубенский. – Которую задержали? Это, кажется, была телеграмма Родзянке. Это несколько не так. Оказывается, телеграмму писал Рузский, и сам ее послал, и потом я узнал от Нарышкина, что когда он пошел к Рузскому, Рузский сказал, что он телеграмму не вернет, а сам лично доложит государю императору, и она, кажется, пошла.

Председатель. – Вы в этот момент были за конституцию, но при конституционном государе Николае II?

Дубенский. – Для нас это было так неожиданно. Мы думали, что у нас будет конституция при Николае II, а когда все это так случилось (я не могу сейчас детально рассказать), то мы думали, что, конечно, Алексей Николаевич останется, хотя он больной. Тут было очень много разговоров о том, кто при нем останется. Государь и семья должны уехать. Кто будет воспитывать?

Председатель. – «Оказалось, что телеграмму Рузский не успел передать, она задержана до приезда Гучкова и Шульгина. Долго разговаривали все, и Воейков, по моему настоянию, пошел и сказал государю, что он не имеет права отказываться от престола только по желанию Временного правительства и командующих фронтами – Брусилова, Эверта, Рузского и Николая Николаевича. Я доказывал, что отречение вызовет междоусобицу, погубит войну и затем Россию».

Дубенский. – Я помню, я говорил ему, что так, кустарным образом, нельзя это делать: приехали два или три члена Государственной Думы и сказали. На меня это произвело страшное впечатление. Можно изменять правление, но это должно быть обставлено известной законностью, обсуждением, а так, второпях, между Псковом и Дном, получить эти сведения, на меня это произвело ужасное впечатление. Должен сказать, что все эти соображения были совершенно не признаны государем императором.

Председатель. – Какие соображения?

Дубенский. – Относительно того, что нужно обсудить, переговорить, кому и как передать. Насколько мне известно, он к этому отнесся довольно спокойно: «Раз этого желают, раз командующие армиями написали, приехали представители, значит, воля божья».

Председатель. – Вам представлялось это в пышных торжественных формах?

Дубенский. – Не пышных и торжественных, а более обставленных. Я к этому акту относился гораздо более серьезно и говорил, что нельзя таким кустарным образом делать, я говорил (может быть, я даже не хорошо выразился), что так можно только эскадрон сдать.

Председатель. – «Оказалось, 27 февраля было экстренное заседание, под председательством государя, Алексеева, Фредерикса и Воейкова. Алексеев, в виду полученных известий из Петрограда, умолял государя согласиться на требования Родзянки и дать конституцию. Гр. Фредерикс молчал, а Воейков настаивал на неприемлемости этого предложения, и затем, думая, что в Петрограде просто беспорядки, убедил государя немедленно выехать в Царское Село. Это поездка ни к чему не привела». Генерал, как будто эта запись, которую я только что огласил, несколько противоречит тому, что вы изволили утверждать относительно близости Воейкова и Фредерикса к идее конституции. Воейков, повидимому, высказывался против уступок?

Дубенский. – Я говорил раньше, что я записывал каждый день то, что слышал. Когда происходил переворот, все, как один человек, говорили, что конституция необходима. Но потом мне об этом сказали в заседании, и я счел долгом отметить это. Выходит так, что Воейков сначала как будто был против, а когда случилось это страшное событие, он говорил, что нужно дать конституцию. Так выходит. У меня записано все это совершенно искренно и точно.

Председатель. – Я вас понял так, когда вы говорили о склонности к конституции Фредерикса и Воейкова, что не то, что они были склонны 28 февраля или 1 марта, а что и раньше они были склонны.

Дубенский. – Я могу сказать, что Фредерикс очень часто об этом говорил, что непременно нужно идти на уступки, а о Воейкове я вам, кажется, не говорил, что он был склонен к конституции; мне кажется, в моих показаниях этого нет. Я говорил, что 27-го, 28-го он был за это, а до этого он был противником конституции. 27-го, 28-го все, как один человек, были за это.

Председатель. – Ваша последующая запись относится ко времени после отречения. 4 марта, в субботу, вы опять в Могилеве. «В 12½ дня прибыла из Киева императрица Мария Федоровна. Необычайно грустную картину представляла эта встреча государя Николая II со своею матерью. Был холодный и ветреный день. Открытая платформа, на которой обычно останавливаются императорские поезда, наполнялась встречающими. Прибыл государь, одетый в кавказскую форму, без пальто, только в коричневом башлыке; при нем обычная свита: гр. Фредерикс, Нилов, Воейков, Долгоруков и др. Тут же находился ген. – ад. Алексеев, ген. Клембовский. К встрече прибыли великие князья… и принц А. П. Ольденбургский. Поезд государыни запоздал, и все встречающие находились сперва на платформе, а затем государь и все пошли греться во временный домик, построенный на платформе. Все говорили как-то сдержанно, все чувствовали неловкость. Ведь ожидали проводов царицей-матерью своего сына – государя. Государь был, конечно, спокоен, но все же как-то необычно, – не тот». Почему вы пишете «конечно, спокоен»?

Дубенский. – Он был всегда спокоен. Я бы на его месте не выходил, я бы не знаю, что сделал; но он был спокоен, со всеми нами поздоровался, только немножко отдельно ходил.

Председатель. – Не было ли это равнодушие?

Дубенский. – Не могу сказать.

Председатель. – «Он говорил с Алексеевым, с принцем Ольденбургским, который приехал из Гагр нарочно на свидание с царем. В полушубке, крупная фигура принца обращала на себя внимание. После подхода поезда государь вошел в вагон императрицы, и видно было, как мать и сын крепко, несколько раз поцеловались. Затем императрица с государем вышли из вагона, и ее приветствовали собравшиеся. В ожидании подачи моторов, государь и императрица направились во временный домик и беседовали там. Мария Федоровна выглядела бодро, имела свой обычный вид. В ротонде, в маленькой шапочке, сухонькая, она не имела вида женщины 71 года. Грустно было видеть эту прощальную встречу с матерью русского самодержавного царя, процарствовавшего 23 года и отказавшегося от престола во время великой народной войны. Во время этой встречи, когда шла беседа царицы и государя в домике, в свите много говорили об ожидаемом аресте Фредерикса и Воейкова». Как себе мотивировала этот арест свита?

Дубенский. – Я помню, мне Клембовский первый сказал, что гарнизон возмущен, разговаривают о Фредериксе, что его придется арестовать; но мы не хотим этого делать, потому что это произведет неблагоприятное впечатление на государя.

Председатель. – «Ген. Клембовский говорил, что возбуждение против этих лиц очень велико среди офицеров и солдат ставки. Ген. Алексеев должен был докладывать государю об этом вопросе. Надо сказать, что очень многие признавали вполне соответственным это сделать, ибо гр. Фредерикс, по старости, а Воейков, по своим свойствам, много принесли вреда государю и России своими несомненными симпатиями немецкой партии в России. Все немцы имели оплот у гр. Фредерикса и Воейкова. Сильнейшая и опаснейшая партия имела оплотом этих людей». Генерал, вы опять возвращаетесь к этой мысли. Хотелось бы ее несколько углубить. Хотелось бы, чтобы вы совершенно откровенно, прямо, в виду важности задач Комиссии, которая должна выяснить истину, не глядя на лиц, не щадя отдельных личностей, ради интересов государства, сказали все, что вам известно. Ведь это красной нитью проходит через ваш дневник.