– Чего шефу надо? – спросил я после долгой паузы, во время которой старший санитар не проронил ни слова.

– Да отдел кадров развлекается. Подгорный, оказывается, пригласил к нам на экскурсию студентов Первого меда.

– К нам в морг? – не поверил я своим ушам.

– В клинику. А морг – ее часть. Так что скоро они припрутся.

– А чего в субботу? И к концу дня?

– Да откуда я знаю, Тёмыч?! – раздраженно ответил Бумажкин. – Инициатива кадровиков. Вроде как будущие кадры заманивают. Мы ж суперсовременный больничный комплекс, как же без экскурсий-то.

– Походят и уйдут?

– Сами они разве походят… Поводить надо. Холодильник, зона выдач, секция. Потом им шеф второй этаж покажет. И чего их к нам понесло? Эх, пропала моя суббота, – сокрушался заядлый дачник Бумажкин.

Спустя полчаса в лифтовой послышалось мелодичное треньканье, говорящее, что кто-то пожаловал к нам, поднявшись из подвала. А вслед за ним зашелестела модными нейлоновыми халатами кучка будущих врачей.

Бумажкин встретил их радушно, собрав в кулак последние моральные силы. Я был в зале холодильника, раскладывая подголовники, когда там появилась студенческая процессия, возглавляемая начальником отдела кадров Подгорным и Вовкой. Сдержанно поздоровавшись, я мельком оглядел наших внезапных субботних гостей. Мои ровесники, или чуть младше. Девчонок было больше, чем парней, что свойственно для российской медицины. Выглядели студенты степенно, даже солидно. Почти на всех было натянуто важное выражение лица. Со стороны могло показаться, что группа инвесторов принимает объект у подрядчика. Важно осматривая холодильник, они слушали рассказ старшего санитара про гордость отделения – английский агрегат. Вова говорил спокойно, ровно, понятно, как и положено человеку с двумя высшими образованиями и кандидатской степенью.

Еще до того, как они двинулись дальше, я с головой нырнул в воспоминания о моем медицинском студенчестве, длившимся три года. Не решившись на шесть лет медицинского вуза, я не смог отказать себе в дипломе фельдшера. И без труда поступил в медицинское училище, спрятанное во дворах напротив метро «ВДНХ». Мне только что исполнилось пятнадцать, а я уже твердо стоял на рельсах взрослой жизни, получая «среднее специальное медицинское».

Первое открытие, сделанное мною в стенах «альма матер», немного озадачило меня. Дело было в том, что я всегда считал медицину сначала призванием, а уж потом профессией. А медиков – благородным сословием, спасающим людей. День за днем, без лишней показухи и романтики. Но пообщавшись со своими однокурсниками, вдруг обнаружил, что большинство из них оказались здесь случайно. Конечно же у каждого была своя мотивация, но к медицине и прочим благородным стремлениям она не имела никакого отношения. Некоторые поступили сюда, не поступив в другие учебные заведения. Другие выбрали эту профессию совершенно сознательно, ведь от подъезда их дома до крыльца училища было метров пятьдесят, не больше. Среди малочисленной мужской популяции будущих фельдшеров были и такие, кто мечтал учиться в группе из 40 человек, в которой максимум 4 мальчика. Воображая, что попадут в сказочный малинник, они быстро разочаровались в своих фантазиях, поближе разглядев резковатых девочек с лицами некрасивых мальчиков, большинство из которых жили в бедных неблагополучных семьях. А от некоторых дам вполне можно было основательно получить по морде за неудачный флирт. Продолжая изучать студенческое братство, я выяснил, что в стенах училища очень много тех, кто выбрал эту непростую профессию за компанию, вместе с бывшими одноклассниками. Этот детский, невесомый подход к жизни восхищал меня своей нелепостью и безответственностью. Их клятва Гиппократа начиналась бы так: «Заодно с корешами моими, Серегой и Димоном, клянусь Аполлоном-врачом…» Остальные студенты, бывшие в подавляющем меньшинстве, осознанно хотели связать свою жизнь с медициной. Эти редкие экземпляры делились на две группы. Первая состояла из тех, кто собирался после окончания училища поступать в мединститут, сразу на третий курс. И наконец другие, почти незаметные на фоне прочих, искренне хотели стать фельдшерами, работать по специальности и нести нелегкую ношу ответственности за жизни абсолютно чужих людей. Таких романтиков было-то всего несколько человек на все учебное заведение. И я среди них. Преподаватели любили этих идейных учеников. Сокурсники с любопытством пытались понять, что их так привлекает в работе фельдшера. Услышав однажды от молодого реаниматолога, что спасение человека приводит к сильнейшей моральной эйфории, большинство моих сокурсников сделали прямой и правильный вывод из этих слов. Подойдя ко мне на перемене, мой приятель Кирюха потрепал меня по плечу, сказав с усмешкой:

– Так я и знал, что все это медицинское благородство – чушь, да и только. Доктор ясно сказал – ради кайфа.

– Но кайф-то благородный, – попытался спорить я.

– Какой, благородный? – недоверчиво протянул он. – Кайф может быть только ради самого кайфа, запомни это, Тёмыч. Все остальное – просто прикрытие.

– Ну, далеко не всегда. А опий? Это кайф ради обезболивания. Скольких людей он от шока спас!

– А если боль вдруг без наркоты пройдет, то кайф ее сам организует, чтоб был повод.

– Какая-то странная тема для спора, ей-богу. Я здесь потому, что хочу быть медиком. Не вижу в этом ничего героического. А кайф – понятие абстрактное, – возражал я ушастому коренастому Кирюхе.

– Ага, абстрактное, – кивал тот, вроде бы соглашаясь со мной. – Пока конкретную форму не приобретет, – добавил он, бережно вынимая из внутреннего кармана куртки сморщенный косяк. – Такую, например.

– Тебе виднее, Кирюха, – согласился я, махнув рукой на бессмысленную полемику. Мой приятель был большим экспертом по кайфу, и его авторитет в этом вопросе не давал мне шансов отстоять свою позицию.

Впрочем, таких экспертов в училище было немало. Это я понял сразу, на первой же перемене. Лишь только густая толпа студентов высыпала на крыльцо, как вокруг нее тут же появлялся аромат жженой веревки. Будущие врачеватели и спасители буднично передавали друг другу косяки, не делая из этого особого культа. По окончании пятнадцатиминутного перерыва изрядная часть учеников отправлялась на лекции совершенно счастливыми. Правда, как-то раз одна из первокурсниц, желая быстро стать взрослой, отважно приложилась к вонючему символу хипповской свободы, что гулял по рукам старших товарищей. Добравшись до аудитории без приключений, какое-то время она внимательно слушала лекцию. Но вдруг поднялась, не обращая внимания на сокурсников и препода, и стала так быстро раздеваться, будто очень куда-то опаздывала. Свидетели этого представления пытались остановить ее, но получили яростный отпор. Выскочив из класса, несчастная жертва ранней свободы, почти голая, молча кинулась по коридорам, шлепая босыми ногами. Забег был недолгим. Попав в стальную хватку дюжего преподавателя по акушерству и гинекологии, который привык иметь дело с голыми бабами, безумная одалиска была спасена от самых разных последствий. После этого случая завуч по хирургии Вера Степановна специально собрала учеников второго и третьего курса. Пообещав всем скорую тюрьму и как следует прооравшись, она немного помолчала, окинув взглядом напряженный притихший актовый зал, и с чувством произнесла: