…Пасмурное осеннее утро очередного рабочего дня санитара трупоперевозки Антонова началось с мерзкого дребезжания пейджера. На экране высветился адрес, где-то в северном Медведково. Вскоре мы с моим напарником Колей уже звонили в очередную дряхлую потертую дерматиновую дверь. Как только она открылась, сразу понял, что без впечатлений отсюда не уйду. Вонь, грязь, липкие полы, вальяжные тараканы, горы какого-то хлама, покрытые плесенью стены… Я работал уже два месяца, а потому жуткими квартирами меня было не удивить. Жуткие хозяева этих квартир – другое дело. От них можно было ждать чего угодно, а потому короткий охотничий нож всегда был со мной, прячась в потайном кармане рабочего комбинезона.

На пороге стоял некто мужского пола, неопределенного возраста, с серым опухшим лицом и длинными сальными седыми волосами, свисающими с крупных залысин. Одет он был в женский банный халат, настолько старый и грязный, что казалось, он уже успел побывать половой тряпкой, по чьей-то прихоти снова став халатом. На груди хозяина квартиры висел большой алюминиевый крест, безнадежно запутавшийся в длинных редких волосах. Вместо цепочки – шнурок от ботинка.

– Здорово, братва! – весело гаркнул он, обдав нас удушливым недельным перегаром и радушным жестом приглашая внутрь зловонного жилища. Попав внутрь, Коля тут же оценил обстановку, сказав, что подождет меня у порога, а когда все будет готово, тогда и вынесем вместе носилки. Работа с телом, родственниками и документами не входила в его обязанности, а потому он имел полное моральное право сделать так, как сделал.

– Значит, такое дело, – пояснил заказчик, приглашая на кухню. – Мать моя дала Богу душу. Ваш агент приезжал, все оформил. Так что забирайте. Но сначала, – доверительно взял он меня под локоть, – надо помянуть. А то как-то не по-людски…

С ходу соврав, что я водитель, мне удалось избежать самой дешевой водки, которую протягивал сын покойной, налитую в грязную чайную кружку с отбитой ручкой.

Поминальное веселье, втиснутое в тесную загаженную кухню, было в самом разгаре. Ископаемый транзисторный приемник дребезжал на волне какого-то попсового радио, двое пьяных мужчин страстно спорили о чем-то в стиле глагольного примитивизма (то есть в их речи были только основные глаголы русского языка, промежутки между которыми были заполнены примитивным матом). Рядом с ними за столом сидела изрядно нетрезвая дама средних лет. Не обращая внимания на спорщиков, она фальшиво подпевала приемнику, при этом пытаясь накрасить губы, глядя в зеркальце пустой пудреницы и старательно прищуривая один глаз, чтобы не двоилось.

– Пойдемте, я посмотрю на тело. Там и документы оформим, – твердо сказал заказчику, жадно глотавшему водку, от которой я отказался. Оказавшись в дальней комнате, разделенной надвое допотопным шкафом, стал стремительно оформлять документы, даже не взглянув на тело. Документы были важнее, ведь заказчика в любой момент могло закружить в хмельном вихре поминок.

– Вот она, мать моя, – сказал он, ткнув пальцем на старый топчан, где лежало накрытое с головой тело. Из его нетвердых хмельных уст фраза эта звучал двусмысленно.

Кое-как справившись с формальностями, я остался в комнате один, отправив хозяина к безутешным гостям. Сняв с покойницы одеяло, взял ее за руки и потянул на себя, перетаскивая на носилки, стоящие рядом с кроватью.

То, что произошло дальше, по-настоящему напугало меня, впервые за пару лет ритуальной службы. Приоткрыв глаза, труп старушки отчетливо прокряхтел:

– Одеяла нету.

Вздрогнув судорожным рывком, пронзившим весь организм и воткнувшимся в позвонки, я испуганно выпалил «ты че?», все еще обращаясь к трупу, а не к живой старухе. И выскочил из комнаты, оставив бабку лежать поперек кровати.

Ворвавшись на кухню, я остановился как вкопанный, не понимая, с чего начать. Если у них был агент, значит, у бабули есть справка о смерти, выданная врачом. Если у нее есть справка, на кой ляд ей сдалось одеяло? И потом… Родня, хоть и была в состоянии социально-алкогольной нирваны, вряд ли пыталась похоронить живую маму хозяина.

– Бабушка ваша… – уверенно начал я. Потом немного помедлил и спросил (спросить в этой ситуации было куда правильнее, чем что-либо утверждать): – …живая, что ли?

– Охренел, сволочь?! – угрожающе поднялся из-за стола сын покойницы.

– Ты глянь иди! – ответил я, забыв про уважительное отношение к заказчику.

– У людей горе, а вы, между прочим, медик, – укоризненно произнесла заплетающимся языком дама с пудреницей.

– А в морду не изволите схлопотать?! – театрально произнес ее ухажер, картинно засучивая рукава и сшибая облезлые чашки, стоящие на столе.

– Так! Двое со мной, живо! – рявкнул я. – Если гражданка мертва, будете мне морду бить!

Все разом вскочили и, задевая углы тесной кухни, бросились в комнату.

«Если бабуля преставилась, пока я на кухню ходил – придется нож вынимать, а то ведь покалечат», – мельком подумал я. Да и Коля, ждущий в коридоре, как назло, вышел покурить на лестницу.

Спустя несколько секунд все мы, вместе с дамой, считавшей меня медиком, стояли перед кроватью гражданки РФ, имеющей справку о смерти. Признаков жизни она не подавала, а потому все боязливо сгрудились подальше от кровати, опасаясь, что труп снова заговорит.

– Ты, это… может, пощупать там чего, – не отрывая глаз от матушки, сказал мне заказчик. И я решительно шагнул к кровати, подгоняемый профессиональным долгом.

– Врач у вас был? – задал я риторический вопрос, положив пальцы на сонную артерию старухи.

– Ну, ясный красный, что был, раз у нас справка есть, – ответил кто-то у меня за спиной.

– А чего ж она у вас живая-то? – торжествующе сказал я, ясно чувствуя слабый пульс.

– Да не, что за ёперный театр?! – возмущенно спросил сын воскресшей гражданки. – Нинка-то ясно ж сказала, что мать, значит, того… отмучилась… И поехала в деревню, место на кладбище хлопотать…

– Нинка – это сеструха его, – пояснила мне нетрезвая дама, щедро накрашенная в акварельной манере. И доверительно добавила, выставив вверх большой палец: – Вот такая баба!

– Гена, ты это точно помнишь? – спросил один из собутыльников. В голосе его звучала тревога за дальнейшую судьбу поминок, которые вот-вот могли прекратиться.

– Да вы что??! – обиженно пробасил хозяин. – Как такое-то перепутать! Нинка ж ведь так мне и сказала! Вот слово в слово помню! Гена, слушай меня, алкаш дерьмовый, – сосредоточенно воспроизводил он слова сестры, – горе у нас. Я говорю, «чего мелешь»? А она в ответ… – задумчиво замолчал он. Пауза затягивалась, заставляя приглашенных на поминки участливо вытягивать шеи в ожидании развязки. – А она в ответ, – громче повторил Гена, стараясь придать своим словам твердости, – сказала, что померла… мать… – съежил он конец фразы.

И добавил, поставив окончательный диагноз всей этой истории:

– Вроде как…

– Надо Нинке звонить, – резюмировала дама, после чего сказала матом.