Снова сделав телевизор немым, я замер, сканируя разноголосую тишину отделения. Так и не услышав ничего необычного, решил прекратить эти унизительные потуги. Наплевав на нервное ожидание, просто спокойно проживать минуту за минутой, двигаясь навстречу событиям своей жизни.

Мне настолько понравился этот план действий, что я даже заглянул в бар, выбирая, чего бы мне отхлебнуть от общих санитарских запасов. Хотелось немудреного – сладенького, крепенького, пошленького… Был выбран какой-то ягодный финский ликер тридцатиградусной крепости. Плеснув тягучую красную струю в широкий стеклянный бокал, снова плюхнулся перед телевизором. Сделав большой глоток, устроился поудобнее, взявшись за пульт. Помелькав каналами, хлебнул еще. Фальшивое алкогольное тепло набирало силу где-то за грудиной, чтобы оттуда потечь по телу. Стало клонить в сон. Отведав еще финских ягод, почувствовал себя значительно лучше. До воскресенья было рукой подать. Оно сулило скорую встречу с домашним уютом, от которого я уже порядком отвык за прошедшие дни. Оказавшись в своей квартире, буду по инерции говорить «патанатомия, слушаю», снимая телефонную трубку. И ждать бригаду перевозки, услышав дверной звонок.

Несколько часов спустя, когда за окнами стал сгущаться июньский вечер, служебный вход заверещал звонком. И был он каким-то странным, прерывистым и неуверенным. Перевозка так не звонила. «Кто бы это мог быть?» – недоуменно подумал я, направляясь на зов. Глянув в глазок, с удивлением увидел в нем молодую незнакомую брюнетку. Она была одета исключительно в черное, а потому я подумал, что пожаловал кто-то из родственников. Открыв дверь, сразу понял, что девушка весьма молода и изрядно пьяна. Но горя в ее лице я не увидел, тут же насторожившись. Да и ее черная одежда, которую я сперва принял за траурную, явно таковой не была. Обтягивающая блузка, короткая юбка, из которой торчали толстые ноги в сетчатых чулках, обутые в модные тяжелые ботинки армейского образца. На руках у нее были черные велосипедные перчатки с массивными металлическими заклепками и массивные шипованные браслеты. Обильные черные тени, щедро наложенные вокруг маленьких глаз и жирная черная помада были скорее похожи на сценический грим, нежели на повседневную косметику, пусть и экстравагантную.

– Здравствуйте, – холодно сказал я, стоя на пороге и разглядывая ее.

– Добрый вечер, – нетвердо произнесла она, чуть пошатнувшись и немного наклонившись влево, с жадным любопытством вглядываясь мимо меня в глубину отделения. – А вы… вы санитар? – спросила гостья, с надеждой глядя мне в глаза.

– Да, санитар. А вы, собственно, по какому вопросу?

– Вы здесь работаете? Ночью? – с отчетливым восторгом продолжала она, не услышав моего вопроса.

– А что надо-то? – настойчиво поинтересовался я.

– Вы знаете, – произнесла она, загадочно закатив глаза. – Я просто мечтаю тут работать, в морге.

– То есть? – переспросил я, поняв, в чем дело. Передо мною стояла нетрезвая поклонница тяжелого рока. А именно тех групп, которые эксплуатируют тему смерти. Для привлечения таких вот малолетних подростков, трясущих немытыми волосами и скупающим альбомы в стиле «дэт металл», с протухшими зомби на обложках. – Вакансий у нас нет. Всего доброго, – поспешил я свернуть разговор. И стал закрывать перед ней дверь.

– Пожалуйста, а можно мне… – успел услышать я, прежде чем щелкнул ключом в замке. Но звонок тут же раздался снова.

– Вот черт, – раздраженно пробормотал я. И, решив не обращать внимания на юную некроманку, двинулся в отделение. Но та явно не собиралась так просто отступиться от своей мечты, упорно давя на кнопку звонка. «Как же ее спровадить-то?» – думал я через пару минут трелей, открывая дверь.

– Чего непонятного?! – стараясь сдерживать злобу, процедил сквозь зубы, стараясь унять злость.

– Пожалуйста, можно мне п-посмотреть хоть! – взмолилась она, сделав полшага вперед.

– На что посмотреть? – преградил я ей путь в отделение.

– На морг, конечно… Это так круто! – воскликнула она, умоляюще глядя на меня.

– Круто? Мертвые люди – это круто? Ты в своем уме, девочка?! – повысил я голос, не выдержав.

– Да, круто! Ваще очень! – настаивала она. – Я только погляжу немного, прям пять минут, ну, пожалуйста, – канючила она, разом превратившись в капризного ребенка. – Чего тебе, сложно, что ли? Никто ж не увидит…

– Хочешь в морге побывать?

– Ага! Можно, да? – обрадовалась она, опять подавшись вперед.

– Ладно, давай так… Тебя как зовут? Ты где живешь? – спокойно спросил я, словно для исполнения ее мечты мне были необходимы анкетные данные металлистки.

– Элис, – представилась она, откинув длинную челку черных волос.

– Зовут тебя как? – повторил я, дав понять, что ее кликуха меня не интересует.

– Ну… – замялась она. – Ира.

– Так, Ира… И живешь ты где?

– Здесь, недалеко, на Академика Павлова.

– На Павлова? Понятно. С родителями?

– Ага. Еще с братом и бабкой, – добавила она, вытянув шею и всем нутром стремясь попасть за порог морга.

– Тогда, Ира, я тебя обрадую. Ты у нас в морге обязательно побываешь. И не один раз. Попозже только.

– Когда… попозже? – не поняла она, куда я клоню.

– Точные даты не скажу. Но точно побываешь. Сначала когда бабушка твоя умрет и здесь окажется. Потом – когда мама, и еще раз – когда папа. И еще разок обязательно, если из района не уедешь и здесь окочуришься. Поняла?

Поначалу, когда я принялся перечислять череду семейных похорон, которые предстоят ей, она лишь глуповато улыбалась. Потом улыбка разом съехала куда-то вниз, уступив место растерянному испугу.

– Ну как, круто будет? А? – прикрикнул я на нее, скроив злую рожу.

– Да пошел ты, дурак, – сказала она, попятившись назад. И вытянула в мою сторону однозначный американский жест, такой популярный в те годы.

– Я пойду, и ты иди отсюда. До встречи! – бросил я ей, закрывая дверь. Звонков больше не было.

– Да, молодежь, мать их, – по-стариковски посетовал я, возвращаясь в «двенашку». – Круто ей на смерть полюбоваться. На себя примерь сначала…

И плюхнулся в кресло. Примерить на себя… Сколько таких примерок видел я! Самых разных. Калейдоскоп людских реакций мелькал передо мной уже три года. Картинки эти были сотканы из самой сущности осиротевших людей и их отношений с покойным. И нередко рассказывали обычному санитару куда больше, чем ему нужно знать о посторонних людях, которых он больше никогда не увидит. Но я не тяготился этими знаниями. Теряя в памяти однообразные рутинные эпизоды человеческого горя, бережно хранил самые яркие из них, время от времени оживляя их перед мысленным взором.

Быстрее всего калейдоскоп вращался в те короткие, насыщенные месяцы, когда работал на перевозке. Я нередко вспоминал их, и эти прожитые моменты воскресали, точные, словно кадры кинохроники. Вот и тогда, сидя в кресле, залитый теплыми отблесками расцветающего за окном вечернего заката, я нырнул в то прошлое, которое останется со мной навсегда…