— Фильмы, что ли, снимаешь про них? — кисло поинтересовался Максим Т. Ермаков.

— Наш проект спасает вымирающие виды от загрязнений среды, — с живостью ответил Голиков. — Слышал про пингвинов Гумбольдта? Живут в Южной Америке, всего осталось десять тысяч пар. Антарктический императорский пингвин тоже, по прогнозам, скоро попадет в Красную книгу. В результате исследований выяснилось, что у пингвинов от загрязнений слипаются перья. Сейчас волонтеры во всем мире шьют для пингвинов специальные комбинезоны из экологических материалов, выкройки и список материалов есть на нашем сайте. Моя работа получать эту одежду, сертифицировать и отправлять грузы в Антарктиду и на острова Пуниуил.

— А как их надевать на пингвинов, эти комбинезоны? — удивился Максим Т. Ермаков. — И вообще, им-то нравится жить в вашей одежде? Мы один раз на корпоративе надели на кота бумажный стаканчик с блестками, приклеили скотчем к ушам, чтобы не скинул сразу. Так этот кот кувыркался и колотил стаканом об пол, пока не содрал его вместе с шерстью. Сделал своим ушам депиляцию. Может, и пингвины так же корчатся в ваших тряпках и, пуще того, мрут от ужаса? Не интересовался, нет?

— Это не моя чашка чая, этим занимаются специалисты, — пожал плечами Голиков. — Для меня этот проект очень вдохновляющий, потому что объединяет в деле доброй воли тысячи людей. Нам приходят почтовые отправления из Штатов, из всех стран Европы, из Японии, даже из Сингапура. И у нас, между прочим, самые высокие стандарты. Мы бракуем одежду за любое отклонение от образцов. Очень большая работа, а я тут, видишь, застрял. Приехал забрать вещи, а занимаюсь целую неделю не пойми чем. Кстати, — тут Голиков, завалившись набок, вытащил из заднего кармана грубых просторных штанов измятые распечатки. — Вот тут у меня наша с тобой взаимная кредитная история. Я посчитал, ты мне должен восемнадцать тысяч рублей. Но ты все проверь, вдруг я чего забыл. А я пока гляну у тебя свою почту, не возражаешь?

Не дожидаясь ответа, Голиков плюхнулся в поехавшее под ним компьютерное кресло и полез в Интернет, так что на мониторе замелькало, будто в окне скоростного поезда. Максим Т. Ермаков озадаченно смотрел в листки, обмятые по форме глыбистой голиковской задницы. Восемь мохито, коньяк — кто и когда это пил? Пятьсот баксов за разбитое зеркало в клубе «Горох». Да, вроде было, били, Максим Т. Ермаков вспомнил, как в лучах прожекторов брызнули искристые осколки, вроде как мощно коротнуло электричество, но сам он в это время сидел у бара и пропускал через себя алкоголь, с головой как хлопушка. Двум телкам по двести пятьдесят — возможно. Так, а это что? Ресторан «Донжон» — сроду там не бывал. Впрочем, из того столбца, где значились платежи самого Максима Т. Ермакова и, стало быть, долги Голикова, тоже мало что удавалось вспомнить. Жизнь как сон.

Голиков тем временем увлеченно возил мышью по столу, будто пацан игрушечной машинкой, и бормотал себе под нос по-немецки. Сейчас отдать бабки, и с этим человеком, на которого, оказывается, Максим Т. Ермаков все это время возлагал тайную надежду, порвется всякая связь.

— Долларами возьмешь? — спросил он упавшим голосом, понимая, что взаимная кредитная история, как всякий сон, не поддается проверке.

— Гут! Даже лучше!

Максим Т. Ермаков, вздыхая и загораживаясь от Голикова спиной, полез в тайник. В пачке денег, не тронутой социальными прогнозистами, доллары по краю взялись засохшей влагой и пожухли, как осенние листья. В московский уличный обменник уже не понесешь. Но европеец Голиков безо всяких возражений принял шесть стодолларовых бумажек и засунул их в оттопыренный нагрудный карман. Карманов на нем было, как на стенке в подъезде почтовых ящиков.

— Гут, — повторил он удовлетворенно и, с силой хлопнув себя по круглым коленям, встал. У него уже было целеустремленное лицо путешественника, которому только заскочить за багажом — и в аэропорт.

— Обедать будете?

Максим Т. Ермаков от неожиданности вздрогнул. Старательный Витя, в фартуке жизнерадостной расцветки, улыбался из задымленной кухни, его напитанные гелем коричневые волосы подтаяли от кухонного жара, точно шоколадные. Голиков осторожно полуулыбнулся и на всякий случай сделал полшага назад.

— Этот человек, он правда из ФСБ? — спросил он внезапным фальцетом.

— А то! — воскликнул Максим Т. Ермаков, широким жестом указывая на раскрасневшегося социального прогнозиста. — Витя, у тебя какое звание в твоем спецкомитете?

— Старший лейтенант! — бодро отрапортовал Витя. — Так я хочу сказать, обед готов. Котлеты с картошкой и соленым огурцом. Правда, у меня сегодня пригорело немного, вот, — и он смущенно предъявил тарелку с чемто жирным и черным, похожим на ломти горячего асфальта.

— Спасибо, я сыт, — сдавленно проговорил побледневший Голиков. — Я, пожалуй, пойду.

— Нет, постой! — Максим Т. Ермаков преградил Голикову путь и увидел, что личное пространство европейца опять напряглось и опять, точно под лупой, Голиков сделался весь как бы текучий и влажный. — Так, говоришь, неинтересно тебе? А ты ведь боишься моих спецкомитетчиков. Вон, коленки подогнулись и ручки задрожали. Правильно я говорю?

— Я просто не хочу проблем, — фальцетом ответил Голиков, перетаптываясь в попытке проскочить в коридор.

— А вот у меня проблем полно! — Максим Т. Ермаков даже притопнул ногой в шепелявом шлепанце. — Я весь в проблемах! Но я-то не боюсь никакого ФСБ. Смотри, какие они у меня дрессированные! Ручные! Ты видел когданибудь такое? Бегают мне за продуктами! И лечат, и готовят, и обеды подают! Что, старший лейтенант, подашь мне свои горелые котлеты в постель?

— Ах ты падла, — огорченно произнес старательный Витя.

Растерянными водянистыми глазами он пошарил по кухне, ногой пододвинул к себе мусорное ведро и свалил туда всю гору горячих слипшихся котлет. Когда он вновь посмотрел на Максима Т. Ермакова, глаза его были уже не растеряны и не водянисты. Это был какой-то совершенно незнакомый человек, красный от гнева; прыщи, замазанные тональником, теперь напоминали грубую корку окислов на раскаленном чугуне.

— Ви-ить! Витек! Чего там у тебя? — раздался из кухонного чада недовольный голос девушки Кати, оказывается, все время там сидевшей.

— Заткнись, — бросил через плечо неузнаваемый Витя, с видом человека, совершающего самоубийство.

На кухне все затихло, так затихло, что сделалось слышно, как сопит под струей воды остывающая сковородка. Катя затаилась. Внезапно та самая рука в железных часах, что кормила Максима Т. Ермакова с ложки, сгребла у него на горле ворот халата, и Максим Т. Ермаков почувствовал себя завязанным в узел. Он задыхался и терял тапки. Неузнаваемый Витя близко рассматривал его ходившими туда-сюда, как маятники, пристальными глазами, будто видел впервые.

— Что же ты, падла, за человек такой, — проговорил, густо дыша, социальный прогнозист. — Что же ты так себя жалеешь? Для чего бережешь? Сашка Новосельцев из-за тебя погиб. Закрыл тебя от пули. Ну, останешься ты жить дальше, и что? Квартиру купишь? Новую машину? Так квартиры и машины и без тебя существуют. Не ты сделал, не ты построил. Сам-то ты что собой представляешь? Что за великая ценность? Выхаживаем тебя, и обеды подаем, как ты правильно сказал. Все надеемся на тебя, думаем, должна ведь совесть проснуться. Должно проснуться чтото человеческое. Думаешь, мы, военнослужащие, — пешки? Без человеческого в военнослужащем ни один приказ командования не сработает. Все на человеческом построено. А ты что, совсем пустой? Ну скажи — совсем?