* * *

– Здравствуй, Георгий!

– Здравствуй, Константин! – Вошедший мужчина пожал магистру руку, затем взглянул на Корсака, удивленно поднял брови и усмехнулся: – Вы и есть тот журналист? Забавно.

Бывший парфюмер, а ныне преподаватель факультета биохимии Георгий Александрович Романов был явно смущен. Выглядел он, как всегда, великолепно: арийское лицо с надменно приподнятым подбородком было чисто выбрито, светлые волосы аккуратно зачесаны набок.

– Странная встреча, – сказал Корсак, пожимая Романову руку.

Тот пожал плечами:

– Что же тут странного?

– Меня всегда удивляют совпадения, – ответил Глеб.

Романов посмотрел на Глеба холодными голубыми глазами и спокойно ответил:

– Ничего удивительного. В прошлый раз вы пришли ко мне побеседовать о Брокаре. И сейчас нас снова свел Брокар. Чему же тут удивляться? Общая тема рано или поздно сводит людей. К тому же не так много в Москве чудаков, которые интересуется Генрихом Брокаром.

– Вы правы. И все-таки… Вы – и вдруг масон.

Романов поморщился, словно ему наступили на ногу, и неприязненно произнес:

– Никакой я не масон. Баловался когда-то, но уже несколько лет как завязал. Человеку свойственно увлекаться всякой чепухой. Это сродни болезни, которая со временем проходит. – Лысый магистр при этих словах укоризненно покачал головой. – Константин сказал, что вас интересуют вещи из коллекции Брокара.

– Да. Они до сих пор у вас?

Романов качнул головой:

– Увы, я с ними расстался. Осталась только пара безделушек.

– Меня интересует подсвечник в виде переплетенных змеиных тел, – сказал Глеб.

Романов нахмурил брови и рассеянно проговорил:

– Не помню точно, но, кажется, его я тоже продал.

– Продал? – подал голос лысый магистр. – Но ведь я видел его у тебя на прошлой неделе.

– На прошлой неделе? – Романов покосился на магистра и наморщил лоб. – Ах да. Помню. Никчемная вещица. Одно время я колол ею орехи. Не помню даже, куда я ее сунул.

– Позволь, да ведь он стоит у тебя в кабинете, на пианино, – вновь подсказал лысый магистр. – Весь залит парафином. Я и змеек этих едва разглядел.

Романов одарил магистра ледяным взглядом. Потом снова повернулся к Глебу и спокойно произнес:

– Если Костя прав, и этот предмет по-прежнему «стоит на пианино», я готов вам его показать. Одно непонятно – зачем вам эта рухлядь?

– Меня всегда интересовали старинные вещи, – ответил Корсак. – Особенно подсвечники.

– На любом блошином рынке таких бронзулеток море. С этим же придется здорово повозиться, чтобы придать ему товарный вид.

– Значит, вы готовы мне его показать?

– Я же сказал – извольте. Машина ждет во дворе.

– Прямо сейчас?

– Да ради бога. Я живу неподалеку. Если поедем сейчас, минут через десять будем на месте.

– В таком случае – поехали!

Квартира Романова поражала неброской, но изысканной роскошью. В прихожей висело старинное зеркало в старинной позолоченной раме. Старинная мебель в гостиной была тщательно и умело отреставрирована, под потолком, бросая отблески на стены, мерцала хрустальная люстра. На стенах красовались пейзажи и натюрморты, написанные маслом.

Не задерживаясь в гостиной, Георгий Александрович провел Корсака в кабинет.

– Вас интересовал подсвечник? Вот он.

Глеб взял с пианино заляпанный парафином подсвечник и подошел с ним к окну.

– Удивительно, – проговорил он.

– Что такое? – насторожился Романов.

– Это действительно подсвечник из коллекции Брокара?

– Когда я его покупал, меня уверяли, что да. Содрали за это лишние сто баксов.

Глеб достал из кармана перочинный нож, выщелкнул лезвие и посмотрел на Романова:

– Вы не против?

– Валяйте, – разрешил тот.

Глеб принялся счищать с подсвечника нагоревший парафин. Романов посмотрел, как кусочки парафина сыплются на подоконник, и нахмурился. Видимо, магистр был прав: терпеть в доме постороннего человека стоило бывшему парфюмеру больших душевных усилий.

– Сомнений нет, это он, – сказал наконец Глеб.

– Что же такого удивительного в этом подсвечнике? – спросил Романов.

Глеб достал из кармана пачку фотографий и протянул их бывшему парфюмеру:

– Посмотрите – и сами все поймете.

Романов взял фотографии и с недоверчивым видом принялся их просматривать. Надменное лицо его делалось все более удивленным. Наконец он поднял на Корсака заинтересованный взгляд и спросил:

– Эта картина… она ведь из коллекции Брокара?

– Да.

– Гм… Интересно. – Георгий Александрович облизнул губы кончиком языка, словно во рту у него внезапно пересохло. – Если я правильно понял, наш душистый Генрих велел закрасить подсвечник и нарисовать на его месте ключ?

– Вы правильно поняли.

Романов усмехнулся:

– Что ж, это вполне в его духе. А насколько старая эта картина?

– Семнадцатый век. Тильбох. Фламандская школа.

Романов качнул головой:

– Н-да. Вот ведь фокус… Оказывается, я недооценивал этот подсвечник. Выходит, он и впрямь старинный, раз был изображен на картине. Пожалуй, я совершил выгодную сделку, когда купил его, а? Но зачем Брокар его закрасил?

– Мне это пока неизвестно.

– В этом, безусловно, должен быть какой-то смысл, – произнес Романов, задумчиво сдвинув брови.

Глеб пожал плечами и продолжил счищать с подсвечника парафин. Вдруг он замер, уставившись на подсвечник.

– Что? – мгновенно отреагировал Романов. – Нашли что-то интересное?

– Да… Похоже, тут какая-то надпись.

– Где?

– Да вот же. – Глеб тщательно соскоблил парафин и поднес бронзовую вещицу поближе к окну.

Романов глянул через его плечо и кивнул:

– Ах да, я видел. Omnes vulnerant. Я смотрел в словаре, в переводе с латыни это означает – «все ранят».

– Все ранят… – повторил Глеб. – И что значит эта запись? Какой в ней смысл?

– Понятия не имею, – пожал плечами Романов. – В старину на предметах и картинах часто делали надписи. Разные девизы… Как правило, мастера вкладывали в них философский или религиозный смысл.

– Но ведь эта вещь – масонская?

– Может, да, а может, нет, – ответил Романов. – Масонство – игра для взрослых детей. Хотя… – Он пожал плечами. – Если вам так интересно, можете позвонить «магистру», и он выскажет вам свои соображения на этот счет.