Но тысячи таких же, как он, только и ждут своей очереди.

Кеция прерывает мои размышления, забрав у меня из рук телефон. И поясняет:

– Я буду отвечать вместо вас, пока мы не решим, как с этим справиться, хорошо?

И я киваю, хотя знаю, что это просто предлог, дабы забрать мой телефон в качестве улики. Сэм отводит взгляд, словно ему стыдно. Я гадаю, не оставил ли он некогда, в прошлом, два-три злобных сообщения на моем автоответчике. Или послал мне несколько гневных писем с анонимного адреса электронной почты. Вряд ли его письма отличались бы изощренностью; скорее, они были бы полны боли и праведного гнева из-за подлинной потери.

Сейчас мне хочется, чтобы он подписал эти письма, чтобы мы были честны друг с другом, понимали друг друга, видели друг друга с самого начала.

Полиция прибывает быстро – и сразу принимается за дело. Нас выгоняют наружу, пока полицейские тщательно обыскивают дом и начинают следственные процедуры. Престер приезжает вместе с другим, более молодым детективом – впрочем, все они, кроме самого Престера, кажутся слишком молодыми, чтобы иметь какой-то опыт. Престер качает головой, когда видит меня, стоящую перед домом вместе с Кецией и Сэмом. Поднимает брови, явно удивленный присутствием Сэма, и я вижу, что он заново оценивает ситуацию, пересматривая свои прежние заключения и предположения. Я гадаю, не сделает ли Престер из этого вывод – снова, – что мы с Сэмом состоим в сговоре.

И если сделает, в этом будет некий извращенный привкус истины. У нас действительно есть общее прошлое, пусть даже я не знала этого. Мы действительно знакомы. И сейчас мы действительно нравимся друг другу – до некоторой степени. От попыток думать как Престер у меня болит голова, но я отмечаю, что он уже рассматривает нас в совершенно ином свете.

– Расскажите мне всё, – требует детектив.

И едва начав говорить, я не могу остановиться.

Я не хочу оставлять дом, но не хочу и быть здесь… Он больше не ощущается как наше безопасное место, наше убежище. Он кажется оскверненным, вскрытым, как тот дом в Уичито, и это вскрытие обнаружило в самой его сердцевине нечто уродливое. На этот раз – не злодеяния Мэла. Этот дом больше не кажется домом из-за холодного отсутствия… отсутствия единственного, что может сделать какое-либо место домом для меня.

Я сижу на крыльце с Престером, который выспрашивает у меня и Сэма мельчайшие подробности, а Кеция, стоящая поблизости, при необходимости подтверждает наши слова. Я представляю временной график, который детектив чертит в своем блокноте, и гадаю, где на этом графике размещается красная звездочка – момент, когда кто-то вошел в мой дом и вырвал мое сердце. Быть может, Престер верит, что это сделала я, но мне уже все равно. Их нужно найти.

Я должна верить, что они в порядке – напуганы, но в порядке. Что та кровь – кровь оленя или какого-нибудь еще животного, разлитая, чтобы привести меня в ужас. Что поступит звонок с требованием выкупа. Что верно всё, что угодно, кроме того, во что я инстинктивно, кошмарно верю.

Я сообщаю Престеру номера телефонов моих детей, он передает эти номера Кеции, она исчезает и возвращается полчаса спустя со словами:

– Телефоны выключены и не засекаются на GPS.

– Неудивительно, – отвечает Престер. – В наши дни любой болван, смотрящий телевизор, знает, как скрыть чертовы телефоны от слежки… – Он чуть заметно качает головой и закрывает блокнот. – Я сообщил всем копам округа, чтобы они высматривали их, но сейчас, мисс Проктор, мне нужно, чтобы вы рассказали, что случилось сегодня утром, после того как вы позавтракали вместе с офицером Клермонт.

– Я вам уже говорила.

– Расскажите снова. – Взгляд у него холодный и безжалостный, и в этот момент я ненавижу его с острой, беспримесной яростью, как будто это он украл моих детей и прячет их от меня. – Потому что мне нужно понять, как именно это случилось. После того, как Клермонт вышла, что вы делали?

– Заперла дверь. Включила сигнализацию. Помыла посуду. Получила звонок от Мэла. Схватила подплечную кобуру, достала из сейфа пистолет, взяла кейс, чтобы положить его туда. Надела толстовку.

– Вы стучали в двери комнат ваших детей? Говорили им, куда вы идете?

– Я сказала Ланни. Сказала ей, что меня не будет примерно час. Потом попросила Кецию присматривать за домом.

Престер кивает, и я думаю: «Он осуждает меня за то, что я покинула детей, но я оставила их в запертом, надежном доме с комнатой-убежищем, с четкими планами на тот случай, если что-нибудь, что угодно, пойдет не так. С полицейской машиной перед входом! И всего на час!» В итоге оказалось, что дольше – плюс двадцать минут, потому что я заехала к Сэму и кто-то пытался убить его. Час и двадцать минут. Такой срок понадобился, чтобы моя жизнь рухнула.

– Значит, вы говорите, что прошло примерно полчаса между тем, как Кеция вышла из вашего дома после завтрака, и моментом, когда вы ушли, чтобы подняться вверх по холму?

– Я видел, как она проходила мимо моего дома, – вставляет Сэм, хотя его не спрашивали. – Все сходится. Прошел почти ровно час от той минуты, как она ушла к тиру, до того, как спустилась обратно и я пригласил ее в дом.

Престер бросает на него взгляд с прищуром, и Сэм вскидывает руки и чуть отодвигается. Но он прав.

– Самое большее полчаса до моего ухода из дома, – говорю я Престеру. – И Сэм видел меня на дороге. Послушайте, все это не имеет значения. Спросите у Кеции. Она говорила с моей дочерью.

– В данный момент меня не волнует, что скажет она. Итак – прошло полчаса с того момента, когда офицер Клермонт в последний раз видела ваших детей, и минутой, когда вас видели идущей вверх по холму к тиру, в одиночку. Все верно?

– Вы думаете, что за полчаса я каким-то образом сумела убить своих детей, спрятать их тела, а потом пуститься в бега – и при этом на меня не попала ни одна капелька крови?

– Я этого не говорил.

– А вам и не нужно говорить! – Я сижу, подавшись вперед и упершись ладонями в колени, и смотрю на него пристально и яростно. Я знаю, что мой взгляд, должно быть, сейчас похож на луч лазера, но Престер спокойно выдерживает его. – Я. Ни. За. Что. Не. Причиню. Вреда. Моим. Детям. – На этом слове мой голос срывается, взгляд затуманивается, но я не позволяю себе умолкнуть. – Я не Мэлвин Ройял. Я даже не Джина Ройял. Я – та, кем должна была быть, чтобы спасти моих детей от людей, желавших причинить им вред – и до сих пор желающих! Если вам нужны подозреваемые, я могу выдать вам свой архив. Может быть, для разнообразия вы найдете там что-нибудь полезное! – Я с радостью швырнула бы в него эти папки, эти гнусные картинки, эти стопки бумаги, полные смертельных, жестоких слов, написанных для того, чтобы убить мою надежду и покой. – Все это лежит в моем кабинете. И поговорите с Мэлвином. Он что-то знает об этом. Должен знать!

– Вы думаете, он выбрался из камеры смертников и каким-то образом сумел добраться до Стиллхауз-Лейк так, чтобы его не видела ни одна живая душа?