переварить, а классовое сознание рабочего или, упаси их господи, марксизм — никак! Для них он казенная, чужая фраза, в живую правдивую форму не выливается он у них, хоть ты лопни!..

— Тебе нравится «Демон» Врубеля? — спросила Лена.

— Красоту этой картины я чувствую, — отвечал Костя, — но как-то вчуже. Это настроение одиночества, гордое самовозвышение над человеческим родом, что ли, — оно меня не задевает. Изобрази Врубель теми же средствами какую-то иную, более значительную трагедию, я бы, вероятно, не остался равнодушным.

— А я на его картины не могу смотреть равнодушно!.. Что ты скажешь об этом вот стихотворении? — Она раскрыла книжку есенинских стихов на «Песне о собаке» и добавила насмешливо: — Я тебя интервьюирую, интересно, что думает о литературе и искусстве журналист, далекий от литературных группировок?

Костины суждения в этой области, произносимые столь безапелляционно, казались ей часто самонадеянными и дилетантскими, но, зная, что современных критиков он не читает, она не могла отказать ему в самостоятельности мнений.

— «Песнь о собаке», — отвечал он, — поразительно сильная вещь и в существе очень гуманная, но я бы не держал ее у себя на полке… Что-то в ней щемящее, натуралистическое, что ли, чего лучше в себе не ворошить…

— У тебя удивительно нормальный вкус! — засмеялась она, а за ней и он сам:

— Даже скучно, хочешь ты прибавить? Я же тебе твержу, что филологии не изучал, воспринимаю все примитивно.

— Представь себе, — призналась Лена, — я одинаково люблю Есенина и Маяковского, хотя многие говорят, что они несовместимы. По-разному люблю, конечно, но с одинаковой силой.

— Хорошее все совместимо. Если бы у Есенина не его «кабатчина»… Блестящих стихов мало ли у него, особенно о русской природе.

— Кабатчиной, по-моему, он сам мучается. Пишет о ней с такой надсадой, что порой действительно читать трудно…

3

Пересветов вышел от Уманской в хорошем ровном настроении. Они так легко и просто поговорили. Кажется, она не обиделась, что он позабыл номер ее телефона.

«Пожалуй, и влюбленности в нее у меня уже нет, — решил он. — Надумал я все это, Олю только расстроил. Ну, понравилась она мне, так ведь я же не встречаю ответа с ее стороны… Значит, все пройдет».

Он шел домой привычным путем, по Садовому кольцу, и понемногу его ровное настроение замутилось. В глубине души зашевелился червячок — не то разочарования, не то самолюбия… Значит, он все-таки обманулся, по каким-то признакам подумав, что и Уманская к нему в Марфине была неравнодушна?..

«Ну и отлично, — сказал он себе, встряхнувшись и ускоряя шаг. — Тем лучше. Все станет на свои места».

Между тем Лена, по уходе Пересветова, сняла туфли, взобралась с ногами на диван и долго сидела, обхватив колени руками, временами покачиваясь. Сегодня она с той же готовностью, как и Пересветов, увела их разговор подальше от личных тем, в литературные дебри, а сейчас упрекала себя: ведь еще в Марфине, поняв, что Константин становится ей не безразличен, она решила избегать его в Москве, но зачем-то назвала ему в день отъезда номер своего телефона.

«Глупость номер один», — вздыхала она.

Вторая глупость: целый месяц ожидать его звонка. Увы, это было так. А следом за тем — глупость номер три (точно девчонка!) — спрашивать, почему он не позвонил, и тем ставить себя в смешное положение.

Не по заслугам ли, после этого, удар по самолюбию? Так ей и надо!

Поверить ли в его странную забывчивость? Не решил ли он посмеяться над ней?..

Наконец, еще глупость, четвертая: зазвать его, после всего происшедшего, к себе и как ни в чем не бывало приятельски беседовать, тогда как следовало поставить его сразу на место или хотя бы дать понять, что он невежлив. Уж если вправду забыл, хоть бы сносную причину выдумал, предлог, не столь обидный для женщины…

Может, он так любит свою Олю или боится ее обидеть, что встречаться с Леной не хотел? Ну и бог с ним! Будто у Лены других забот нет, как отбивать чужих мужей! Этого еще не хватало.

Никаких отношений, кроме чисто дружеских, у нее с Пересветовым быть не может.

4

Молодые «красные профессора» за полгода освоились с работой в редакции «Правды». Обладателем живого пера проявил себя Хлынов. В остроумных статейках полупамфлетного стиля на международные темы он старался блеснуть эрудицией, щегольнуть литературным отступлением, латинской или немецкой цитатой. Пересветов писал проще, доступнее для массового читателя. Особенно удавалась Косте полемика, всегда убедительная и чуждая голословного заушательства. Выбрав убийственные для противника строки из его статьи или книги, он любил точно, с подчеркнутой корректностью их привести, чтобы затем начисто опровергнуть. Шандалову литературный стиль давался труднее, его формулировки не всегда гладко выглядели, зато он смело брался за самые острые политические темы.

Вступил на «литературное попри́ще», как он выражался, и Флёнушкин: в «Экономической жизни» появлялись его статьи, дельные и содержательные, но, вопреки его личному складу, суховатые.

Так каждый на свой манер овладевал трудной профессией журналиста, в которой все они, кроме Кости, были новичками.

По прежней традиции, Виктор (он все еще жил в институте) собирал иногда у себя бывших «шандаловцев». Каждый рассказывал, как у него идет работа — в ВСНХ или в Госплане, — и тут же заказывалась каждому статья, по его специальности, в журнал или газету. На этих «собраниях» у Шандалова бывал и Пересветов. Все они посещали более широкие авторские совещания при редакциях «Большевика» и «Правды».

В ноябре «Правда» начала публиковать статьи и доклады членов ЦК на партийных собраниях, разоблачавшие новый фракционный шаг Троцкого. Его «Уроки Октября» (предисловие к книге «1917») бросали свет на прошлогоднюю попытку Троцкого опорочить старую большевистскую гвардию. Ленинизм он намеревался подменить троцкизмом, ленинскую теорию социалистической революции — своей «теорией перманентной революции». Делал это он опять-таки не прямо и открыто, а завуалированно, утверждая, что Ленин в 1917 году якобы «перевооружился» и принял его, Троцкого, теорию.

Хотя почти уже год, как вся партия усиленно изучала свою богатую революционными событиями историю, полемика с Троцким, поневоле отвлеченно-теоретическая, не сразу усваивалась партийным молодняком. Важность вопроса заставляла, однако, вынести его на широкое обсуждение в печати и на собраниях. Ведь теория Троцкого идейно разоружала партию, она исходила из неверия в силы рабочего класса, в возможность построения социализма в одной стране, вела к разрыву с крестьянством, пророчила нам неизбежное поражение и гибель при затяжке международной революции.

Среди других появилась в «Правде» и статья Пересветова, написанная в Марфине. Он доказывал, что в 1917 году Ленин не только не «перевооружился», но отстоял лозунг «Вся власть Советам рабочих, батрацких, солдатских и крестьянских депутатов»