она продолжала пристально вглядываться в Костю, плотно сжав губы и словно его не видя.

— Вы думаете, это может повести к новым столкновениям в ЦК?

— Не знаю, — отвечал Пересветов. — Но я лично с ним согласиться не могу.

Мария Ильинична кивнула, как о само собою понятном.

— Вечно у него какие-нибудь заскоки! — озабоченно промолвила она. — Не одно — так другое…

Она вышла явно удрученная.

6

Костя с большим трудом осилил в этот вечер свою статью и перед уходом зашел в кабинет Марии Ильиничны. Бухарин, в теплой синей толстовке, писал за столом, у лампы с зеленым абажуром. На вошедшего он взглянул мельком, не переставая писать. Когда Костя, пошептавшись с Марией Ильиничной о делах, стал прощаться, Бухарин, не поднимая головы, бросил:

— Всего хорошего.

Костя уходил в подавленном настроении. Никакой вины он за собой не чувствовал. Честно высказал мнение, которое у него спросили. Может быть, он неправ, — уловил что-нибудь не так при быстром чтении, — но почему же Бухарин даже не поинтересовался доводами, едва услыхал, что с ним несогласны? «Потом поговорим»…

«Неужели это начало новой политической распри? — тревожился он. — Ведь и Марии Ильиничне пришла в голову эта же мысль. Неужели распри так вот и начинаются?..» Чтобы ответить на эти вопросы, ему не хватало политического опыта.

Холодный, порывистый ночной ветер завывал в пролетах колокольни Страстного монастыря. Дул Косте в спину, подшибал колени полами пальто. По голому асфальту змеились струйки звенящего сухого снега. Неуютно было на московских улицах в этот час.

От Страстной площади до Охотного ряда, по Тверской, Пересветов не встретил ни души. За углом, на Моховой, женщина с трудом шла по занесенному снегом тротуару, наклонясь в сторону ветра. Она испугалась неожиданно появившегося рядом с ней человека и, отшатнувшись, села в сугроб. Бормоча извинения, Костя помог ей подняться. Тогда она засмеялась и назвала его по имени.

Это Уманская возвращалась из Малого театра, где только что закончился спектакль.

Пересветов был слишком расстроен, чтобы поддерживать какой-то разговор, да и сугробы мешали идти рядом, ветер не давал говорить. Свернув на Воздвиженку, оставили ветер за домами. Лена поскользнулась на гололеде, и Костя ее взял под руку.

— Вы без перчаток? — заметила она; Костя часто их забывал дома. — Дайте руку… — Уманская взяла его ладонь в свою, в шерстяной перчатке, и накрыла другой рукой. — Вы что-то не в духе?

Не вдаваясь в подробности, он объяснил, что расстроен неожиданно возникшими разногласиями с редактором. Елена одобрила, что он высказал Бухарину свое мнение в лицо. Ей непонятно было, что заставляет его беспокоиться.

— Так всегда на работе, по-моему: один одного мнения, другой другого, но дотолковываются и работают дружно.

Костя возразил, что спорный вопрос очень серьезен, а с ним не захотели разговаривать. Впечатления свои он излагал сбивчиво, они казались Лене чересчур субъективными, и она старалась его успокоить.

Проводив Уманскую до дому и попрощавшись, Костя переулками выбрался на Садовое кольцо. По настоянию Лены, он взял ее перчатки. Они были почти впору и сохраняли тепло ее рук.

7

На следующий день у Кости были семинары в Академии имени Крупской, а вечером кружок в райкоме. Вернувшись поздно, он узнал от Флёнушкина, что у Виктора только что собирались «шандаловцы» — и «вдрызг разругались». Виктор передал им вкратце содержание записки, которую сегодня показал ему Бухарин, а Окаёмов поднял против нее настоящий бунт и потребовал, чтобы «группа» отмежевалась от бухаринской «буферной позиции». Лозунг «ужиться с Троцким» он объявил «примиренчеством к троцкизму». Шандалов вспылил, доказывал, что «ужиться с Троцким» в партии необходимо. Скудрит принял сторону Окаёмова, Флёнушкин тоже. Уманский, по словам Сандрика, держался «средней линии», с Виктором не согласился, но охлаждал страсти: ЦК «Записку» разберет, нечего ее нам обсуждать.

— Элькан прав, — заметил Костя.

— Соль в том, — продолжал Сандрик, — что Виктор ни у кого, кроме Тольки Хлынова, поддержки не встретил. Это его взбеленило, он вскочил из-за стола и выбежал вон из комнаты. Гости хозяина выгнали! — смеялся Сандрик. — После этого всем осталось разойтись по домам. Я думаю, «группа» теперь распадется.

Костя предложил Флёнушкину вместе пойти и поговорить с Виктором. Тот отмахнулся — «иди один».

Шандалов объяснил Косте, что «Записка» Бухарина вызвана требованием Зиновьева и Каменева — немедленно вывести Троцкого из Политбюро.

— Я уверен, что Окаёмов пляшет под дудку Зиновьева, он с ним встречается в секретариате Коминтерна, а эти дураки, не разобравшись, в чем дело, испугались, как бы им не «впасть в уклон»… Обозначились две линии: отсекать Троцкого или ужиться с ним?

— По-моему, это зависит от самого Троцкого, — заметил Пересветов. — Прекратит он наскоки на ленинизм, будет соблюдать дисциплину — уживется с партией, нет — пускай на себя пеняет, если она отсечет его. Какие тут две линии могут быть, не понимаю?

— Зиновьев с Каменевым хотят отсечь Троцкого фактически за его взгляды. Дескать, Политбюро должно быть идейно монолитным.

— А Бухарин за те же самые взгляды хочет во что бы то ни стало сохранить его в составе Политбюро и «ужиться» с ним? — Пересветов усмехнулся. — Не знаю, что хуже.

Афонин, узнав о «расколе» у «шандаловцев», не одобрил ни содержания бухаринской записки, ни требования немедленных «оргвыводов»: ЦК лучше знает, выводить ли Троцкого из Политбюро или нет, — на этом сошлись Уманский, Афонин и Пересветов.

«Шандаловская группа» не распалась — за Хлыновым и другие помирились с Виктором, — но на «собрания» к себе он перестал приглашать не только Флёнушкина, Окаёмова и Скудрита, но и Уманского, Афонина и Пересветова. Сказался конфликт и на Костиной работе в редакции «Правды». Хлынов встречал его там виноватой полуулыбкой и отводил взгляд. Бухарин и Виктор с ним почти не разговаривали, не привлекали к обсуждению планов, как водилось до сих пор.

— Это всё Витькины штучки, — утверждал Скудрит. — Бухарин в таких делах его слушается.

Костя как-то в редакции пытался заговорить с Бухариным и другими на спорную тему — о «Лейбор парти». Виктор недобро усмехнулся и покраснел. Бухарин, иронически улыбаясь, выдержал паузу и, словно он не расслышал Костиных слов, а продолжал шутливый разговор, обратился к Хлынову:

— Толечка, соврите нам еще что-нибудь про гонобобеля с гонобобелицей!.. Знаете, мы в гимназии, между прочим, изощрялись в подыскании таких слов, как, например, «настурция», и друг у друга спрашивали: «Почему «настурция», а не «васперсия»?» Нам это казалось очень остроумным.

«Заперлись от меня на ключ», — понял Костя и стиснул зубы. Гонобобелем, как известно, называют лесную ягоду голубику, так что «гонобобелица» являлась продуктом Толиной игривой фантазии.

Марии Ильиничне Костя ничего не говорил, чтобы ее не обеспокоить. Сам же надумал из редакции