– Вот, интонация… мне уже нравится. И слово «дорогой» напоминает что-то. Всё, всё, иду, бегу, бегу хотя, хочу бегя… или… как правильно… но после разберёмся… всё остальное с глазу на глаз… но если передумаешь и не пустишь или опередит меня кто-то, тогда я подожгу твой дом… или завтра, пеняй на себя, зайду к начальнику авиапредприятия и выложу ему всё о твоём аморальном поведении, которое рано или поздно может довести дело до авиакатастрофы…

– А я…

Игра, похоже, затянулась.

Чик… Ка-а… Пи-ип… пи-ип… пи-и-и-и… клац.

– Я заткнул тебя, Рыжая… Я поднял с тебя звукосниматель.

А там, под махровым халатом, сразу – ты? Судя по голосу, да. И ещё что сразу?.. Сразу, там же, возле двери, чтобы не слушать твой бред, целую тебя. Долго? Пока не устанут глаза и ноги. А что губы твои? Губы твои как две крабовые палочки, только без этого: «Крабовые палочки изготовлены из рыбы с применением вкусовых добавок, разрешённых Минздравом СССР», – только без этого, дорогая, просто: фактура?.. нет, нет, ещё проще: моё личное ощущение, – муж в Туруханске с этим вряд ли согласится. А можно так сказать? Как? Моё личное ощущение? Можно. Самому себе всё можно. Нет, нельзя, такое слушать не хочу. Скажи лучше вот как… Нет, лучше ты скажи. Ну ладно, скажу я: мои личные вкусовые ощущения. Опять ерунда, да?.. Не останавливайся на этом… Ну и вот, целую, целую до полной утраты вкусовых ощущений, но только учти, не до потери пульса… несу тебя в постель, роняю пояс твоего халата, цепляюсь за него ногой и… что-то никак не получается. Получится, ты только думай: какая ты красавица, Рыжая, я хочу тебя, грех тебя не хотеть… Взял он её, и вошёл он в неё… Целую, целую, думаю: какая ты красивая, как… как… вот как Венера, но без того, без майора-Адониса… Адонисом буду я. Ну и что? Пока что ничего, пока на поясе халата и буксую… но утешься, всё получится. У тебя всё получится, как говорят друг другу американские парни и девушки. Ну и у них же получается!.. А потом? А потом твой – мой – вечный вопрос: зачем припёрся я сюда? – и дикое желание отыскать рядом какую-нибудь кнопочку, нажать её и катапультироваться самому или катапультировать её, ну а ответ: здесь ты затем, чтобы задать себе этот вопрос. Нет, нет, ты не про то. Ах да. Потом что-то вроде: мы с Люськой в июле были в Сочах, слушай, ваще. Горы. Море. Пансионат «Дружба народов». И правда – дружба. Их-их-их-хи. Мы тут, а пансионат рядом. Негры, арабы, иностранцы… У Люськи было с одним… он, кажется, из Конго… или Конго – это где?… или Конго – это чё?.. обшэм, откуда-то оттуда… чёрненький-причёрненький, чернее тебя, а она, дурёха, без спирали… говорила ей: ой, Люська, дотрёшься, такого сделает, в Ислени не отмоешь… Вернулись, денег нет, а ей ещё на бабку надо чуть ли не полсотни, в больницу не пойдёшь… мужу говорит: хозяйке задолжала, выслать надо… Танцы-шманцы-обжиманцы, клеятся, ваще. Их-их-их-хи. Танцевать выйдешь – лапают, конечно, а я ему: не-на-да! Русские девушки, говорит, самые красивые в мире, а сам глазами – как саблями… Ну и что? – ему, – мало ли, – ему и крыть нечем, челюсть отвесит только, ну, ваще. Их-их-их-хи. Песня там: снова птицы в стаи собираются… классно. Море. Музыка. Горы. Два раза на концерте Кобзона были, один раз бесплатно… грузин один, или грек – нос такой… большой, под кепкой… я в них не разбираюсь сильно-то, прилип, сам не свой до белокурых, а мы с Люськой, сам знаешь – блондинки… я, правда, рыжая немного… Ребята все молодые, модные… в кроссовках, в «бананах»… Скучно… их-их-их-хи… Кобзон вот только что, а так… Люське-то ничего, а мне – тоска: пьёшь вечером чай с хозяйкой, думаешь, скорее бы домой, в Елисейск, на югах хорошо, а дома – лучше… Целую, целую – и что?.. Ага, и вот веду я тебя по берегу моря. Луна. Парус. Оба нагишом. Ваще. Нет, нагишом, но не совсем: я ведь тоже не остарел, и я в кроссовках «Адидас», на которых написано: «Адонис, звание – майор, любимое блюдо – колючки…» Куда веду тебя я, нет, несу. Куда несу тебя вдоль скал я? Куда? В постель, естественно. Целую, думаю… «изготовлены из рыбы» – это помеха, это эфирный «хулиган»… Целую, думаю… Нет, нет, никак не получается! Рыжая, я не хочу тебя! Нет, не ври, ты хочешь, но не можешь, или хочешь, но чем-то не тем, чем можешь. А чем? Не знаю. Тогда не обманывай женщину в надеждах, не обижай её. Рыжая, ты женщина, я не обманываю тебя, не обижаю. Я тебя не хочу тем, чем хотят, я хочу тебя тем, чем не могут… чем-то тем, чем никто тебя никогда не хотел… Ну как?.. Как тот лоцман, среди бури, мглистой ночи, хочет звёздного неба, хочет увидеть брусонец… Ну вот, Господи… Тогда по-другому, вот как:

– Рыжая, включи телевизор.

А она?

А она:

– В три часа ночи?!

– Ну и что, Рыжая, ну и что!

– Да там же нет уж ничего! Все передачи давно кончились.

– И пусть, Рыжая, и пусть…

Нет, не получается. Ну, тогда так:

– Рыжая, спой песенку про капель.

А она?

А она:

– Снова птицы в стаи собираются…

Нет, нет, Рыжая, так не пойдёт. Не открывай дверь, не сбрасывай с себя халата, не обнажай звёздное небо – не постучусь, не постучусь я.

Он простоял в телефонной будке, так и не сняв с аппарата трубки. А выходя, подумал:

«Ну вот… это всё она, она, та медсестрица, виновата. Роковая».

– Да нет, какой уж смысл теперь ложиться… постель только измять. Наливай. Нынче преследует меня зубровка. Но помаленьку, чтобы дотянуть, что-то отвык уже стаканами. На час нам этого хватит, ну а потом на посошок ещё грех не оставить… А в половине восьмого – даже в семь, наверное, да? – выходить уже надо. Автобусы редко ходят. Пока доберусь, пока билет возьму, если возьму ещё, и регистрация… Не могу трезвым летать, особенно из дому. Теперь уж как привычка: случайно или намеренно, но обязательно в ночь перед вылетом, или в день, пьёшь, сел в самолёт, только не болтай много и к стюардессе не приставай, чтобы с рейса не сняли, пояс застегнул, глаза закрыл и не заметил, как приземлились. Не гаси… угу… А с трезвой головой за пять