Милли схватила мужчину.

— У него синяя куртка?

— Ну да.

Дориан проронил пару слов, которых Милли никогда прежде не слышала, и потянул ее обратно в дом, поручив заботам Фары.

— Я пойду в парк искать его. Возьму Харкера и Мердока. Вы останьтесь и заприте дверь. Я оставляю вас с Матиасом и Уорденом.

— Отойдите! — прошипела Милли. — Это мой сын, и я тоже пойду. О Терстоне, скорей всего, уже позаботились, и мне ничего не угрожает. Но если Якоб один в Гайд-парке, с ним может случиться неладное. Кто бы мог подумать, что Якоб выкинет подобное? Он такой послушный мальчик. Это так на него не похоже, отправиться куда-то, не предупредив.

Дориан покачал головой.

— Арджент предупреждал…

— Мы только что пришли к заключению, что Арджент — идиот, — огрызнулась Милли. — И вы тоже, если считаете, что остановите меня.

Дориан оглянулся на свою жену, державшую на коленях проворную малышку и кивнувшую ему.

— Отлично, но держитесь вместе.

Убить при свете дня сложнее, чем под покровом ночи. Кристофер Арджент стоял в своем повседневном костюме у живой изгороди особняка лорда Терстона на Сент-Джеймс и сдерживал зевок. Обычно для поддержания оптимальной формы он соблюдал строгий режим сна и тренировок. Вчерашняя ночь отличалась разительно.

Во всех смыслах.

Для него терпение было главной добродетелью и необходимостью. Сегодня терпение было чем-то, за что он готов был убить.

Буквально.

Что-то шло не так. Он был сам не свой. Физически ощущал, как самоконтроль ускользает из пальцев, словно швартовы в бурю. Плечи сводило, шея как камень. Живот крутило, есть не хотелось. Руки дрожали, вдохнуть полной грудью он не мог, а ноги не стояли на месте. Ему хотелось бежать во весь опор, чтобы заглушить желание и отчаяние, жегшие чресла. Хотелось забраться в темную нору и спрятаться от воспоминаний, гнавшихся за ним по улицам Лондона, как стая диких зверей. То ему хотелось кататься, как псу, по ложу, что они делили, и вдыхать ее запах. То оттереть от воспоминаний о нежности ее белоснежной кожи липкие ладони.

Но им ее не забыть. Ему никогда от нее не избавиться. Милли Ли Кер навсегда вросла в него, и неважно, увидит он ее еще раз или нет. В ней было что-то, чему он никак не мог дать названия. Она была его первой, она была его единственной, и она была его всем. Однако почему ему кажется мало? Надо было взять еще, но он не посмел. Или не сумел.

Он был ее первым, ее единственным любовником. И собирался уйти.

Потому что испугался. Испугался ее. Испугался себя. Испугался надежды, желания и…

Чувства.

Он чертов трус. И знал, что она это поняла. Увидел по ее глазам, когда от нее уходил.

Поэтому в глаза лучше не смотреть.

Заметив тонкую, элегантную леди Терстон, выходящую из ворот особняка, Арджент успел обратить внимание, в какой карман она положила ключ, прежде чем повернуться к ней спиной и небрежно прислониться к каменному столбу на углу усадьбы. Пока леди глядела на его спину, убедился, что из окон Терстон-плейс никто не смотрит. Не оглядываясь через плечо, считал ее шаги, учитывая ее походку и любые мгновенные замедления. Натренированным восприятием уловил момент, когда она прошла мимо, повернулся и, проследовав за ней не более полминуты, успел в толпе пешеходов на Сент-Джеймс незаметно вытащить у нее из кармана ключ. Потом сделал еще три шага и неторопливо повернул назад к особняку.

Человек, которого Арджент с той ночи боя в яме нанял следить за лордом Терстоном, рассказал, что граф был существом привычки, и это его работу облегчало. В половине пятого Терстон шел в свою библиотеку, чтобы насладиться сигарой, портвейном или виски и отдохнуть перед ужином. Без четверти пять он уже наверняка выпил и затянулся сигарой.

И эту сигару ему уже не докурить.

Непринужденно, будто хозяин, Арджент открыл ворота и вошел, сразу нырнув в длинную вечернюю тень западной стены. Прячась за деревьями, незаметно обогнул сад и вышел к дорожке у увитой толстым плющом шпалеры. Деревянная шпалера скрывала большую водосточную трубу и крепилась к стене решеткой. Если правильно распределить вес, она его выдержит… в противном случае он знал, как не разбиться, правда, упадет он перед окнами первого этажа, где много слуг, перекусывавших и пивших чай в помещении под лестницей, прежде чем начать готовить ужин.

На верхних этажах слуг не было, что предоставляло ему достаточно времени и скрытности все провернуть.

Разбежавшись и подпрыгнув, Арджент достал перекладину решетки и на миг повис на одной руке. Раскачавшись, ухватился за решетку другой рукой и, подтянувшись, полез вверх. Взбираться стало гораздо легче, когда на перекладины встали ноги. С улицы он был фактически невидим, но один взгляд из окна второго или третьего этажа, и он бы попался.

Снова раскачавшись на руках, он переступил с решетки на балкон третьего этажа, дверь которого, к его радости, оказалась приоткрыта, и легкий ветерок играл голубой гардиной.

Арджент надеялся использовать гарроту, чтобы наблюдать, как гнусный отец Якоба сражается со струной, врезающейся в его горло, медленно наполняя дыхательные пути кровью, а затем ломая шейный позвонок.

Когда у Арджента внезапно задрожали руки, он глубоко вдохнул, чтобы успокоиться. Что это? Ярость? Предвкушение? Неконтролируемое сочетание того и другого? Это слишком опасно, он не должен этого так сильно хотеть.

— Твоя смерть будет медленной и мучительной. За ее медленность и мучительность мне доплатили.

Арджент застыл. Так напевно и доверительно мог говорить только один человек. И он знал, что с этим человеком ему предстояло встретиться еще раз, только не думал, что так скоро.

Не сегодня.

Вытащив из ножен длинный нож, Арджент проскользнул в библиотеку.

От выпрастывающихся на пол внутренностей стало не по себе. С таким же, быть может только не приглушенным изысканным ковром плеском, хозяева магазинов на Стрэнде ежедневно обдавали из ведер водой грязную мостовую. С виду напоминало разматывание жуткого каната или нечто, чем не побрезговал бы закусить шотландец. И запах.

Арджент близко знался с кровью и мог, не дрогнув, вскрыть вены, но все виды человеческой требухи предпочитал оставлять в исконном вместилище.

Чарлз Доршоу подобной щепетильностью не страдал. Он радостно выворачивал свои жертвы наизнанку. Нередко прямо живьем, как сейчас Дэвида, лорда Терстона.

Такие же голубые, как у Якоба, и такие огромные, но только не увеличенные стеклами очков глаза просто вылезали из орбит, а кляп заглушал крик лорда Терстона, который бессильно дергался, привязанный к стулу. При виде Арджента он откинулся назад, и веки его затрепетали. И оба они знали, что он уже мертвец.

— Забавно… — продолжил Доршоу монолог с жертвой, расслабленный и безмятежный, как будто в своем клубе. — Я предпочитаю медленную и мучительную, а потому нет нужды мне доплачивать.