«Право»); в редакционной статье открывающегося журнала говорилось, что в настроениях русского общества «преобладают в настоящее время безудержный черный пессимизм, безответственная фатальная покорность жесткой судьбе, апокалипсические предчувствия грядущего конца». Редакция полагала, однако, что, как ни печально положение народного хозяйства в России, безнадежный пессимизм должен уступить место «воле к жизни» и что после того, как в России «реальная политика взяла верх над прямолинейным утопизмом», экономическое возрождение России вполне возможно.

Соотношение тогдашнего мироощущения Булгакова с этими надеждами в какой-то мере поясняют строки цитированного ранее фельетона «Сорок сороков»: «Москва начинает жить, это было ясно. Но буду ли жить я?»

Любопытен сохраненный памятью Татьяны Николаевны маленький эпизод, запечатлевший попытку пропадающих в безденежье зимой и ранней весной 1922 года Булгакова с женой «рискнуть» в разворачивающейся в это время коммерции…

«Был у нас такой знакомый – Моисеенко, – рассказывает Татьяна Николаевна. – Познакомились мы еще во Владикавказе, при красных, наверное, у Збруевой – оперной певицы… У нее были какие-то вечера с водкой… Вообще пили там много. Там было такое кизлярское вино, бледно-розовое, очень вкусное, но когда его много пьешь – потом не встанешь. Там был и этот Моисеенко. Не помню, чем занимался, но личность он был интересная. Он к нам приходил часто, с женой Ольгой. Говорил: „Мишенька, я вас люблю“. Он любил действительно Михаила; он был старше его. И вдруг он появился в Москве. Пришел к нам, принес мне пирожные. Помню, учил меня:

– Делайте пшенную кашу с морковью – ризотто.

Это такое итальянское блюдо – конечно, рис с морковью, ну, а у нас с пшеном… Я делала по его рецепту несколько раз…

А однажды его жена принесла к нам две иконы в жемчугах:

– Спрячьте – у вас не будут искать!

Эти иконы долго лежали у нас, завернутые, потом они их забрали.

Мне кажется, этот Моисеенко занимался темными какими-то делами – коммерческими… Потом он так и пропал куда-то.

Они где-то купили пудру. И вот говорят нам: „Хотите, возьмите ящик – заработаете!“ Мы взяли ящик, сколько-то там было много коробок пудры, оттащили к себе на пятый этаж, но ничего не вышло. Мы влипли здорово с этой пудрой – за сколько купили, за столько продали… Я, конечно, продавала – на рынке…»

Приближалось лето 1922 года; Булгаков впервые проводил его в Москве. «В Москве сейчас прекрасная погода, – писал Слезкину С. Ауслендер 23 мая 1922 года, – первые летние дни, нежная зелень на бульварах, вчера прошла гроза… все зазеленело… Знакомых общих видел мало. Галати с отчаяния едет на все лето в Голицыно. Видел Лидина, он хандрит, у него не принимают нигде рассказа „Китаи“…» (отметим, что в том же году рассказ печатается в альманахе «Лирический круг») – Ю. Слезкин, С. Ауслендер, В. Лидин, Е. Галати – все это те литераторы, с которыми в 1922–1924 годах Булгаков будет встречаться регулярно[12].

На лето Москва опустевала, но литературная жизнь в ней не прекращалась. Воспоминания Петра Никаноровича Зайцева, секретаря редакции литературно-художественной газеты «Московский понедельник», выходившей с июня 1922 года, а затем альманахов и издательства «Недра», помогают представить себе сам «состав» литературной Москвы 1922 года. «Летом 1922 г., – писал он, – в Москве были: В. В. Вересаев, Ив. Ал. Новиков, Б. К. Зайцев, еще не выехавший за границу, был Г. И. Чулков, были и молодые: А. С. Яковлев, М. Я. Козырев, из пролетарских писателей „Кузницы“ были Н. Ляшко, М. Волков. Были В. Г. Лидин, А. Соболь, А. И. Свирский». Зайцев перечислял дальше: «Были: Н. Д. Телешов и даже – стариннейший Игнатий Ник[олаевич] Потапенко, живший в одном из флигелей Дома Герцена. Под Москвой – у себя в Коломне жил Б. Пильняк; у себя в Обольянове проживал С. П. Подъячев 〈…〉 В 1922 году в двух флигелях Дома Герцена расселилось много бесквартирных писателей, вернувшихся в этом году или впервые приехавших жить в Москву 〈…〉 жили С. А. Клычков и П. В. Орешин с женой, Ольгой Михайловной, дочерью писателя Марка Криницкого (Мих. Вл. Самыгина). 〈…〉 Вернулся из Коктебеля И. С. Шмелев, из Поволжья приехал А. С. Неверов. 〈…〉 Уже наезжал в Москву из подмосковной деревни М. М. Пришвин…»[107]

29 мая Ходасевич читал в Союзе писателей стихи из сборника «Тяжелая лира» – запись об этом сделал в своем дневнике И. Н. Розанов. Судя по этому же дневнику, в июне Ходасевич еще в Москве (18 июня Розанов у него, знакомится с H. Н. Берберовой), до середины августа – Пастернак (вскоре оба поэта – уже в Берлине).

В начале июня по кругам московской интеллигенции прошли слухи об арестах и обысках.

2 июня И. Н. Розанов, с которым Булгаков встречался всякий раз, во всяком случае, как попадал на Никитинские субботники, который был непременной фигурой тогдашней литературной Москвы, да к тому же и ее летописцем, занес в своем дневнике: «В Музее (Историческом музее, где он служит. – М. Ч.) все полно разговорами о вчерашних арестах»; 6 июня, после Духова дня: В «Задруге» рассказы о С. П. (скорее всего, Мельгунове, возглавлявшем издательство «Задруга». – М. Ч.). Нина Георгиевна о своем отце и о «гостях»; 7 июня: «…от 5 до 7 в „Задруге“. Там Пав. Серг. Попов о „посетителях“ на дому»; 8 июня, впрочем, в Историческом музее директор H. М. Щекотов известил «об возвращении товарищей в их среду и о возбуждении дела против лиц, распускающих ложные слухи». Павел Сергеевич Попов вскоре станет близким знакомым Булгакова.

7 июля в Союзе писателей (в Доме Герцена) – поминки по Блоку (годовщина со дня смерти), также отмеченные в дневнике И. Н. Розанова; 31 июля он отметит вечер Серапионов – там же, в Союзе писателей: читают свои произведения Федин, М. Слонимский, Вс. Иванов. 28 августа в его же дневнике – запись о том, как, придя на несостоявшееся собрание в Союз писателей, «походил по двору с Мандельштамом и Липскеровым. Познакомился с Парнахом» – будущим героем «Египетской марки» Мандельштама.

Именно к лету 1922 года Дом Герцена, который станет спустя несколько лет столь возбуждающим для творческой фантазии Булгакова и претворится в «Дом Грибоедова», полностью перешел в распоряжение Союза писателей (в ознаменование столетия со дня рождения Герцена). Новоизбранное правление планировало расширить библиотеку, открыв в ней комнаты для занятий, «использовав два дома во дворе, организовать общежитие, предоставляя помещение для постоянного жительства, как литераторам-инвалидам, так и тем членам Союза, которые при современном жилищном кризисе не имеют возможности найти себе угол»; мечтали выселить посторонние учреждения: «Пока в доме Герцена – „Рауспирт“, нечего и думать об осуществлении проектов правления. Бывшее акцизное управление занимает целый этаж…» В этой же заметке (под названием «Всероссийский союз писателей») только что начавший выходить в Москве частный журнал «Россия» в № 1 (датированном на обложке