Как-то так получилось, что на следующий день позвонила Нина. Я рассказала ей об ошеломляющей новости, но она, по-видимому, сразу не поняла. Вскоре Нина перезвонила:

– Женька Крикулькина – леди Пайерлс, не может этого быть! Ха-ха-ха… Леди Пайерлс…

Мы долго смеялись, Нина никак не могла успокоиться.

Через год или два я получила письмо от дальнего родственника из Москвы. Среди прочего он писал: «К нам приезжала из Ленинграда очаровательная Нина Николаевна. Она всех заражала своей веселостью. Как уморительно она рассказывала о телефонном разговоре с вами, Евгения Николаевна! Всем говорила: “Когда я услышала, что моя Женька Крикулькина теперь леди, я слова вымолвить не могла и нахохотала почти на 400 рублей!”»

Руди кажется типичным рассеянным профессором, каких часто можно видеть в кино. Карманы его пиджака всегда оттопырены из-за писем, театральных программ, железнодорожных и авиационных расписаний, которые попадают туда непонятным образом. Любую плоскую поверхность в пределах его досягаемости он немедленно покрывает толстым слоем черновиков, книг, статей, листочками бумаги с математическими формулами и бог знает еще чем. Его секретарши безнадежно опустили руки. Когда он уезжает на конференции, я пытаюсь навести хотя бы относительный порядок в его кабинете. Но как только он возвращается, через час все становится точно таким же, каким было до моего вмешательства. И Руди счастлив.

И тем не менее Руди – абсолютно нетипичный профессор. Он наслаждается любым делом, за которое бы ни взялся. Всегда готов приготовить ужин, пойти в поход с палаткой, покрасить потолок, написать шуточное стихотворение (о семье или коллегах). Даже если вы обращаетесь к нему с праздным вопросом, он немедленно зажигается и не успокаивается, пока не найдет ответ. Например, для того чтобы узнать, каково мировое производство жевательных конфет для детей или какова цена билета в Катманду, он может провести тщательное расследование, не жалея времени.

Он может и любит заниматься физикой в любой час дня и ночи, несмотря на шум детей. Его не беспокоит ни отсутствие комфорта, ни телефонные звонки. Он обожает, когда его студенты или сотрудники задают ему научные вопросы или ставят нетривиальные задачи. Он любит ходить на семинары, ездить на конференции и приглашать к нам физиков из других университетов.

Руди весьма критичен, когда дело доходит до научных результатов, которые ему кажутся небрежно полученными или не вполне обоснованными, даже если они и выглядят красивыми. Возможно, этому его научил Паули. Многие говорили мне, что в таких случаях он не дает спуска докладчикам, зачастую занимая их место у доски. Переубедить его весьма непросто – почти невозможно, он не успокоится, пока не удостоверится, что все «чисто». Сколько грустных признаний я выслушала от молодых людей после таких семинаров: «Ах, почему не я, а профессор Пайерлс в итоге оказался прав!»

На факультете все называют его «проф» и, как мне кажется, все его любят. Он не обращает внимания на капризы других профессоров, терпеть не может снобизм, суматоху, ничего не понимает в интригах и не участвует в сплетнях. В молодости он работал с такими титанами, как Паули, Резерфорд и Бор, поэтому титулы, награды или высокое положение нынешних коллег не производят на него никакого впечатления. Часто обсуждения с молодыми яркими аспирантами зажигают его несравненно сильнее, чем беседы с заслуженными, но несколько «заржавевшими» корифеями.

Все знают, что я влюбилась в Руди на конференции в России, одной из последних перед Большим террором. Отношения между «квантовыми» физиками в то время можно было охарактеризовать как братство. Все они были тесно связаны друг с другом. Это была одна большая семья, хотя и интернациональная. Конференции проходили как семейные встречи. Все были молодыми. Среди них Паули, которому только-только перевалило за тридцать, уже выглядел староватым. Бор, которому было за сорок, считался патриархом. В Копенгагене, где часто собиралась почти вся молодежь, занимавшаяся ядерной физикой, никогда не было скучно. Капустники и другие веселые представления сменяли друг друга, шуточные журналы и даже оперы появлялись чуть ли не каждый год.

Из нашего поколения – поколения Бете, Блоха, Вайскопфа, Теллера, Ландау, Гамова – мы поженились первыми, и, когда родилась Габи, плакат, извещавший об этом событии, тут же появился на доске объявлений в институте у Бора. Сейчас теоретической физикой занимается такое множество ученых в многочисленных институтах по всему миру, что у них просто нет возможности так же тесно общаться, как в наше время. Конференции собирают огромное количество участников – найти друг друга и то непросто. Лишь в некоторых институтах сохранилась атмосфера братства. Думается мне, что Бирмингем – лучший среди них. За годы, что мы здесь провели, наш дом стал домом для Бете, Фриша, Фрёлиха, Фукса, Джерри Брауна, Дайсона, Солпитера и многих других. Перед Рождеством стены нашей гостиной всегда увешаны от пола до потолка поздравительными открытками и фотографиями со всех концов света. В каждой – хотя бы несколько слов о новых работах, новых детях и новых успехах. Это всё от учеников Руди, и мы безмерно рады.

Гости, часто бывающие у нас, всегда поражаются теоретической группе, которую Руди создал с нуля: она самая большая в Англии и одна из самых больших в Европе. В нее влились молодые люди из Бразилии, Франции, Польши, Португалии, Швеции, Китая и многих других стран и буквально расцвели в дружеской атмосфере. Некоторые приехали на год, некоторые на три; Джерри Браун приехал на год, а остался на десять; здесь он стал профессором. И в центре этого водоворота – Руди, крутится волчком: диктует сотни писем, читает лекции, помогает всем, кто нуждается в помощи, проводит конференции, пишет статьи, ищет новых аспирантов. Это его питательная среда.

Я не знаю, как он выдержит такой ритм жизни дальше. Но он совсем не изменился с тех пор, как мы встретились и полюбили друг друга. У него такой же легкий и общительный характер, и он как был, так и остался перфекционистом. Что еще? Ему нравятся розыгрыши, детективные рассказы, хорошие фильмы и театр, классическая музыка. По воскресеньям он любит разгадывать кроссворды из газеты Times. Он хранит дома расписания поездов и самолетов по всему миру, для того чтобы в нужную минуту ими могли воспользоваться наши заморские гости. Ему не нравится играть в шахматы, и он никогда не играет в карты. В возрасте пятидесяти лет он научился кататься на водных лыжах. Хорошо катается на горных лыжах и свободно управляет парусной лодкой. Любит детей, особенно ходить с ними в походы. Ненавидит новую одежду. Что бы я ему ни покупала, требует старую.

Казалось бы, после переезда в Оксфорд и возведения Руди в рыцарское достоинство все у нас пойдет гладко: можно уже расслабиться и получать от жизни заслуженное удовольствие. К сожалению, шакалы-журналисты не оставляли нас в покое. Некий Ричард Дикон, назвавший сам себя популярным историком, опубликовал книгу под названием «Британская связь» (The British Connection, 1979). Настоящее имя Дикона было Дональд Маккормик, во время войны он работал в военно-морской разведке. После войны нашел более прибыльное занятие – писать сенсационные разоблачения о разных разведках мира. В «Британской связи» он упомянул нескольких уважаемых в Англии лиц, обвинив их в работе на НКВД. Все они уже умерли к моменту публикации. Но случился прокол. Дикон думал, что Руди тоже умер, и включил его в список шпионов, полагая, что подобная наглая ложь останется для него без последствий.