в доме, спокойно военное время пересидит, – сказал ксендз. – Теперь только сестре Носковой я с радостью дал бы знать, чтобы слёзы осушила. Но с посланниками трудно, хотя королевские гонцы и курьеры ходят; пожалуй, самому с посохом, с молитвой придётся в Черск выбираться.

Так доброй этой новостью, которая обрадовала старичка, завершился день. Назавтра ксендз Ян пошёл с ней к Брохоцкому, чтобы с ним попрощаться, в самом деле задумывая пешим выступить в дорогу Пан Анджей тоже должен был возвращаться в Штум, данный ему королём с тем, чтобы укрепился в замке.

Дингейма из-за языка не мог кому иному поручить пан Анджей, как силезцам. Было их достаточно вместе с чехами под хоругвью Ясько Сокола, чеха, королевского любимца, настоящего рыцаря и человека отборного, к которому также Дингейма привёл опекун.

Ясько Сокол рыцарь и вояка был от ремесла, старый, израненный, разбитый, потому что мало имел в теле целых костей – через столько приключений прошёл. В поле и турнире отличался холодным мужеством, а также великой и славной ловкостью; если доспехи снимал, был милым, добрым, мягким и из чаши жизни любил черпать всеми способами.

Ясько давно не имел жены, двое сыновей были где-то далеко, никакой семьи: шатёр, немного доспехов, телега, немного рыцарских принадлежностей и добычи, немного денег – составляли всю собственность. Он бродил по свету, служа то императору, то королю, то разным князьям и, ведя жизнь тяжёлую и работящую, не удивительно, что её себе подслащивал. Когда пришлось биться, он исполнил долг чести, но, отдыхая, не жалел для себя утех. И, как это в то время часто выпадало, Ясько не имел симпатии, по правде говоря, ни к какому делу; всё ему было почти едино, кто возьмёт верх, не противился крестоносцам, не любил слишком поляков, однако, короля любил за то, что был он паном щедрым и добрым. Впрочем, ему было едино, кому служит, лишь бы был щедрым, еда и напитки для него и людей в достатке, и война бы шла удачно, так как это давало добычу и награды.

Яське Соколу всё было одно: с немцем или с каким иным человеком общаться. Брохоцкому он не раз был обязан за доброе слово у короля, Дингейма, таким образом, дружески по плечу похлопав, в шатёр и под опеку взял.

У него Куно и остался. Ему срочно нужно было исполнить то, с чем прибыл, и не легко.

Ходил он под стенами, потому что их не защищали, ищя возможности попасть в замок, а найти её сразу не мог. Видел, по правде говоря, почти каждый день, как осаждающие, даже до избытка по-рыцарски обходясь с осаждёнными, выпускали старых, женщин, впускали под разными предлогами прибывающих, но ни к кому присоединиться не мог.

Ясько вечерами, возвратившись от стен, когда приходил в шатёр и вытягивался, руки заложив под голову, и, кубок себе пристроив у лежанки, охотно болтал с Дингеймом и более доверительно, нежели с иными. Узнав его немного больше, начал даже перед ним откровенничать.

– Они этого замка не возьмут, – сказал он одним вечером тихо, – Бог знает, удержат ли и то, что захватили. У короля большое и доброе сердце, но он слабый: делают с ним, что хотят. Крестоносцы мудрее змей, в лагере уже говорят разное. Большинство хотят вернуться к жёнам и домой. Короля пугают и молятся, король стонет, войско болеет.

Он вздохнул. Было достаточно таких жалоб, которые Куно жадно слушал.

Какого-то вечера Ясько, вернувшись, объявил, что комтур Плауен, который командовал в Мальборге, просил у короля завтра аудиенцию. Ближе к вечеру прибыли два герольда и им дали ответ, что король завтра будет ожидать его на разговор.

Смелая мысль пришла Дингейму – воспользоваться этим случаем. Он подумал, что легко к дружине комтура может присоединиться, показав знак, какой имел, и с ними отправиться в замок. Поэтому с нетерпением ожидал он следующего дня.

С утра пушки молчали и, словно было согласованное перемирие, вооружённое войско стояло, к стенам не подходило. Ягайло, не желая впускать неприятеля далеко в лагерь, в товариществе князя Витольда, Мазовецких и других князей и панов рады, когда на воротах затрубили, стоял напротив в великолепной дружине.

Отворилась также быстро боковая дверца от ворот и вышел из неё Генрих Плауен в плаще комтура вместе с двоюродным братом своим, несколькими чехами и силезцами, и кое с кем из светского дворянства, что укрывалось в замке.

С великим смирением приблизились к Ягайле он и другие.

В эти минуты Куно, который был далеко в стороне, сделал ловкий поворот, чтобы попасть за отряд крестоносцев, а оттого, что на него особо никто внимания не обращал, так как очи всех были обращены на комтура, ему это удачно удалось и он дал знак тому отряду, что ему нужно попасть к ним. Догадываясь о каком-то тайном посольстве, широко расступились те, что шли с тыла, а Куно ловко втиснулся между ними, надеясь уже только счастливо вернуться в замок.

Между тем справлял Плауен своё посольство, как говорили, унижаясь и прося короля, чтобы Поморскую, Хелминскую, Михаловскую земли взял и удержал, как принадлежащие к Польше, только прусские края, у язычников кровью и трудом Ордена добытые, ему оставить.

Выслушал Ягайло эту речь спокойно, иные тоже не прерывали его, пока первый Збигнев из Бжезия, видно, по приказу короля, попросил, чтобы они могли это обсудить.

Неподалёку стоял уже специально принесённый шатёр, в который вошли крестоносцы, прежде чем собралась рада и что-то решила. Несколько из старших осталось при Плауене, остальные все собрались под другим шатром, принадлежащем Яну из Тарнова, для обсуждения этой жертвы крестоносцев.

Ягайло был достаточно охочим и склонным к принятию условий, но другие сразу начали выступать, утверждая, что в этом было больше предательства и коварства, и желания получить на время, чем искренности.

– Дойдёт до заключения договора, – сказал Николай из Михалова, воевода Сандомирский, – будут тянуть, а когда увидят время, разорвут его. Ведь речь о том, чтобы немец имел время стянуть подкрепления.

Судзивой Остророг утверждал, что когда такие обременительные для себя предъявляют условия, видно, бояться ещё худших, которые сам победитель будет диктовать, когда Мальборгом силой завладеет, что скоро должно произойти.

Другие подтвердили то, что эта твердыня сдасться в любой день и, что, видя это, крестоносцы так смиренно просят.

Кристин с Острова и маршалек Збигнев были того же мнения, и хоть молчащий король имел другое убеждение, уступил. Витольд не рад был подвергать опасности польское рыцарство, смолчал. Спросили его мнение, он сказал, что держится с королём и