он ни больших угрызений, ни позора от этого ремесла, которым занимался в данный момент ни он один, но многие светские и духовные; однако рыцарское слово иногда напоминало о себе сомнением, не изменил ли он ему. Оружие в руки не взял бы, наверное, а служить этим оружием, далеко более мощным, совсем не колебался.

Тевтонское дело многим казалось в это время, как и ему, делом цивилизованного мира, для которого разрешалось делать всё, что было возможным, безнаказанно.

* * *

Винцентий из Гранова, каштелян Накелский, сидел с королевской руки в Торуньском замке, а город и горожане старались склонить его на свою сторону угощением и приёмом. Славились в то время торуньские пани и обаянием, и смелой своей манерой поведения, в которой, может, было виновно господство крестоносцев. Рыцарство, которое пан каштелян привёл с собой, так же, как он сам, пользовалось передышкой и до хорошего настроения было голодно.

В замке, который поляки нашли обеспеченным также обильно, как все другие тевтонские замки, велась весёлая жизнь. Опасаться врага не было причин, потому что победившая армия ещё имела за собой очарование силы, с которой сюда пришла, перед которой всё преклоняло голову в смирении. В любую минуту ожидали сдачи Мальборга, а Гданьск торжественно поклялся, что того же дня, когда главный замок будет взят, и он отворит свои ворота. Мало что оставалось за Орденом. Поэтому можно было отдохнуть после рыцарской работы и отстегнуть ремни. Казалось, словно специально все эти захваченные замки так обильно были обеспечены, чтобы каждый из них стал для Ягелонов Капуей. Загружали возы добычей, делили её между лагерной челядью, картины, статуи, серебряную и золотую посуду высылали в Польшу, а кладовые кормили солдат до отвала, даже до изнеженности.

Витольд уже начинал жаловаться на то, что его люди, не привыкшие к такому наслаждению, болели от избытка и умирали от достатка; просил он также о том, чтобы снова своих татаров, литовцев и русских отправить на хлеб и воду домой.

Пан Винцентий из Гранова, рыцарь по призванию, который и за границей бывал и не в одной стране ломал копья, бился ещё хорошо, хотя уже на коня иногда очень трудно бывало сесть. Однако, сев (в доспехах его подсаживали), держался крепко и сёк яростно. Для своих был он добрым братом, его также любили, начиная от короля и до слуг, все, за это он многое позволял, видимо, и другим и себе. Набожный, он часто каялся и исповедовался, одаривал костёлы, сыпал милостыню, но шутил на этот счёт также не скупо. В поле с кусочком сухого хлеба выдержать, попив воды, не было для него новостью; за то, когда присаживался к миски и кувшину, редко кто с ним справлялся. Со своим братом панм Николаем вдвоём съедали в обед целого телёнка, не считая того, что находилось при этом более мелкого. Лохань грушек между обедом и ужином при стаканах смести было ему легко. Хоть он сам говорил, что силы немного потерял, подковы ломал легко, что в данное время не было удивительным, потому что племянница Ягайлы, панна во цвете лет, тоже таким образом развлекалась.

Итак, приготовили гомерическое пиршество на тевтонских кухнях в Торуни, а то, что заграничную приправу тут не экономили, вкушали много за столом обильным и изысканным. Подвыпившая молодёжь не выдержала без скрипача, кобзы и всякой музыки; при этом без прекрасного пола танец не весел, должны были приглашать горожанок. Было их в Торуни достаточно, вдов солдат, павших под Грюнвальдом. Оплакав сиротство, младшие думали о жизни. Иные большой политикой хотели захватить сердца победителей, не было, поэтому, дня без пиршества, а вечера без танцев. Не было также дня без раздора и шумного спора, но тот при чарке улаживался. В наихудшем случае пан из Гранова вызывал к себе поссорившихся и успешно мирил их.

Таким образом, жизнь здесь проходила так мило, как в раю, и мало кто вздыхал о возвращении, пожалуй, лишь те, кто оставил молодую жену и маленького ребёнка. Из торуньских жителей почти все остались при домах и примерились с неизбежностью. Те, которым правление крестоносцев не было по вкусу, покланялись новым богам, как епископ Куйавский; другие смирились с предназначенным. Особенную милость старались получить себе старшины у пана каштеляна Накельского и его рыцарства. Несмотря на то, что для своих он был добрый и мягкий как барашек, это ломание подков отзывалось в его характере; сопротивления не любил и ломал его также немилосердно. Он, что солдата своего, когда его камень, со стен падающий, придавил, как ребёнка пеленовал, непокорных пленников приказал вырезать, и смотрел на экзекуцию, кушая грушки из лохани. Притом, пиршество шло своей дорогой, а дисциплина и бдительность не запускались. В замке всё шло даже до избытка аккуратно и внимательно присматривали за людьми.

Двоих подозреваемых, при которых нашли какие-то письма, пан каштелян brevi manu приказал повесить. Выдал потом тела их тевтонскому викарию при костёле св. Иоанна и похоронить их велел достойно.

Таким образом, боялись пана из Гранова и, может быть, поэтому ему устраивали великолепные пиршества. Особенно был старательным на них бургомистр Вердер, который думал и о городе, и о себе, дабы оба могли сэкономить. Каменица Вердера не уступала дому пани Носковой. По правде говоря, и тут сразу припрятали ценности по подземельям, когда Торунь занимала новая дружина, понемногу, однако, когда убеждались, что никакой грабёж не угрожал, выходило это назад на столы и на шкафы, потому что хотели перед шляхтой мещанским богатством похвастаться.

Вердер был вместе с тем купец, значительный торговец привезёнными из Фландрии и Англии сукнами и тканными изделиями, которые поставлял Ордену. Это был серьёзный муж, откровенный и открытый с виду, но чрезвычайно хитрый. Одурачить его не мог никто никогда, а мало кого он в поле не вывел.

Лицо он имел такое открытое, смеющееся, ясное, слово такое обильное, что каждому казалось, что всё, имеющееся в себе, разболтает. Однако же он никогда не поведал больше, чем хотел и был должен. Вердеру с Орденом было удобно, также искренно привязанный к нему в душе, для новых панов казался, помимо этого, самым серым слугой. Каштелян Накельский любил его и очень доверял ему, потому что приказы его исполнял в мгновении ока, а кроме того, осыпал любезностями.

Каждый день Вердер был в замке, иногда и по два раза, а временами развлекался с рыцарством, cum débita reverentia. В доме одна её милость, важная матрона, и три дочери во цвете лет, свежие, сильные и миловидные, пели