— Будь ты постарше, разговор наш был бы короток, — ответил он. — Но поскольку тебе немного лет, а у меня тоже есть сыны, мне тебя жаль. Полагаю, что со временем ты наберешься ума-разума, когда увидишь побольше и немного забудешь то, что в твою голову напихали эти ваши жрецы. Я видел, как ты заботишься о своем товарище. Ты помогал ему взойти по лестнице и ищешь для него помощи, а значит, у тебя есть какие-то человеческие чувства и где-то в сердце ты знаешь, что некоторые люди значат для тебя больше, чем остальные, и что они не столь одинаковы, как рыба в косяке.

Так-то мы и поселились в гостинице Скафнира, в небольшой комнатке, где едва помещались две сколоченных из бревен кровати и наш скромный скарб.

Когда мы проверили соседние пустые спальни, хорошенько обыскали нашу комнату и поняли, каким образом из нее можно выбраться через окно, мы закрыли дверь и смогли уже не притворяться.

Микстуры действовали как нужно. Я еще чувствовал припухлость на веках и губах, но Н’Деле уже мог выплюнуть листья, которые он жевал, — они вызывали у него тошноту и заставляли пот выступать на лице.

— Я постараюсь выглядеть больным и без этого, — сказал он. — Кружится голова, а это может оказаться опасным. Не знаю, сумел бы я справиться с серьезной дракой после целого дня жевания эдакой-то гадости.

— Я сделаю отвар, — предложил я.

— Кто-то может почувствовать запах, — ответил он. — А ведь тебе как амитраю нельзя его пить?

— Верно, но ты-то — как кебириец — можешь. А я смотрю на это сквозь пальцы, поскольку ты болен. К тому же отвар — это не вино и не пиво. Да и в армии его разрешено пить, если совсем уж начистоту.

В тот же день мы пошли на поиски мест, где могли бы собираться недовольные.

Мы заглядывали во многие корчмы, сперва лишь затем, чтобы посидеть в уголке и поглядеть на остальных.

Притворяться амитраем оказалось непросто. Я не мог напиться пива или морского меда — да и любого другого напитка. Не мог закурить трубку. Пытался все время представлять себе, что сделал бы Арджук Хатармаль, бывший лучник галеры «Непобедимая Кобыла». Почти все солдаты, каких я встречал в гостиницах Маранахара, без проблем употребляли вино со специями, целыми днями вдыхали дым хархаша, передавая друг другу туту — булькающую деревянную трубку, наполненную водой, сквозь которую фильтровался дым смолы и угля, — или просто жгли бакхун, но такое бывало во время власти моего отца. Я же должен был отыгрывать солдата набожного, но не перегибая. Хатармал, может, и тосковал по опеке Подземной, но оказался далеко от дома и жрецов, а потому о возвращении Красных Башен лишь слышал. Что бы он сделал: упрямо держался бы за Кодекс Земли или дал бы себе свободу, зная, что вокруг одни неверные? Я не мог решиться, а потому первые вечера пил воду с уксусом, и только.

Большая часть разговоров, которые мы слышали, особого значения не имели. Сидящие на лавках у огня люди ждали весну и строили планы морских походов, которые сделают их богатыми. Мужи флиртовали с женами, а жены — с мужами. Рассказывали друг другу о своих приключениях на морях и в чужих землях. Жаловались на войну богов и скверные времена, в которые им пришлось жить. Некоторые ссорились, но словно бы нехотя. Говорили, что в такую-то мерзкую предвесеннюю пору пиво водянисто и скверно, делали вывод, что это война богов вызывает дурную погоду, а жадные купчишки на торжищах поднимают цену на мясо и рыбу выше, чем нужно.

Из всего этого ничего не следовало. Часто кто-нибудь подсаживался к нам, однако не мог сказать ничего интересного.

Время от времени я расспрашивал о лекарях или Деющих с Юга, которые могли бы помочь Н’Деле, но дало это немного. Люди, как правило, советовали нам отправиться в городской храм или говорили, что слышали, будто мастер Фьольсфинн скоро найдет лекарство для всех измененных. Порой кто-то горячо советовал нам хорошего знахаря, которым, как правило, был его брат, сват или кто-то навроде того. Что же до чужеземных жрецов, молитв и песни богов, то уверяли нас, что от таких вещей тут держатся как можно дальше, а потом забирали свою кружку и отсаживались прочь.

Не большего добились мы и на рынках, подле лавок. Как правило, я находил корчму, оставлял Н’Деле сидеть, опершись о мой посох шпиона и с исключительно дешевой кружкой пива, сам же искал лавку, где продавали лечебные корешки, мази, порошки из далеких стран. Почти каждый купец обладал совершенным лекарством, которое могло бы поставить моего приятеля на ноги, преимущественно за шеляг-другой, но никто не желал разговаривать ни о каких магах или лекарях с Юга.

Профессия шпиона требует невероятного терпения. Дни напролет следует изображать кого-то другого, помня, что нельзя ни разу ошибиться, — и ждать. Это как охота в местности, бедной на добычу. Нужно сидеть тихо, ставить и проверять силки, раскладывать приманки. Так объяснял мне Н’Деле, когда — один за другим — утекали дни, а мы не находили и крохотного следа.

И потому мы бродили из корчмы в корчму, желудок мой уже корчился от воды с уксусом, мы вслушивались в вопли мореплавателей, в их странные разухабистые песни, которые они ревели хором, расплескивая пиво и размахивая кружками.

И казалось, что вокруг не было ни единого человека, которому было бы хотя б какое-то дело до знаков на стенах или до странных культов Юга.

И все же кто-то писал на стенах: «Вернутся истинные боги» или «Один закон у чудовищ: слабые будут пожраны».

И все же улицы пустели странно рано и странно быстро.

И все же глубокой ночью мы порой слышали вопли, топот и крики о помощи, что отражались эхом в каменных лабиринтах Каверн.

И все же по утрам базальт городских стен бывал забрызган свежей краснотой.

Я смотрел на моряков, сидящих за своими кувшинами, наблюдал, как они медленно напиваются, как орут с этой своей дикой, волчьей животностью, которая кипела в них, — и знал, что здесь я не найду шпионов Праматери. Кодекс Земли приказывал позабыть о любом достатке для себя и ближних, а вместо этого стремиться к единству со всеми прочими и действовать только вместе. Учил, что именно это дает силу и безопасность. Приказывал быть птицей в стае, каплей в ручье. Настоящий амитрай никогда не заботился о бытии, поскольку ничего не имел. Все, от урожаев до повседневных вещей, было собственностью Праматери, которая говорила через свои храмы. Устами жрецов, которые не обладали плотью, лицом и земными потребностями и наделяли обязанностями, едой и защитой каждого согласно тому, что говорил Кодекс, всякую касту по-своему. Для того, чтобы материнская опека освободила их от душевных разладов, порождающих зло: от искушения дать ближнему больше, чем остальным, или от того, чтобы самому протянуть руку за чем-то иным, чем то, что дано другим. От того, чтобы выделить себя — или кого-либо — среди других.

Те, кто сидел на лавках передо мной, боролись на руках, вешали на себя серебро и золото, смеялись и кричали, — были невообразимы для набожного амитрая. Они были животными. Во время власти Красных Башен такой вот шум, громкий смех, откровенные шутки и игры немедленно карались бы как проявления эгоизма. Тут всякий был отдельно, сам по себе и рассчитывал только на себя да на друзей, которых он считал более важными, чем остальные люди, а потому заботился о них, а об остальных куда реже. Никого тут не удалось бы убедить, что все — «одно». Эти люди хотели отличаться друг от друга со всех точек зрения. Всякий хотел оставаться более известным, удачливым, благородным и богатым. Всякий хотел быть другим, исключительным. Всякий даже выглядел иначе. Им казалось, что такой порядок — естественный, а тот, о котором говорит Кодекс Земли, лишь придуман, странен и противен рассудку, а подобные вещи казались им отвратительными.