«И придут ли вообще…»

Возможно, Рейнхард не обманул. Может быть, это в его власти. Допустимо, что конфликт удастся разрешить мирными средствами…

«Все в руках божьих…»

– Гюнтер, – сказал он старому слуге, спустившись на первый этаж. – Вы меня крайне обяжете, если заберете женщин и уведете их на день-два в деревню.

– Господин риттер…

– Оставьте, Гюнтер, – улыбнулся Себастиан. – Не вам мне это говорить.

– Я имел в виду другое, – старый слуга оставался чрезвычайно серьезен. – Мой племянник Аксель… У него есть грузовой автомобиль… фургон…

«Ну что ж, план не хуже любого другого… Аксель довезет меня в фургоне мясника до австрийской, а еще лучше, до швейцарской границы, а в горах демаркационная линия настолько условна, насколько может быть в поросших густым лесом Альпах…»

– Спасибо, Гюнтер, – покачал он головой. – Это лишнее. Мое завещание хранится у доктора Кене. Надеюсь, никто из близких мне людей не сочтет меня скаредным.

– Ну, что вы, доктор!

Это был хороший признак. Если старик перестал называть его риттером, значит, ничто человеческое не чуждо даже таким обломкам минувшей эпохи, как он.

«Мир меняется, меняются и старые слуги».

– Спасибо, Гюнтер! – сказал он вслух. – Спасибо за все. А теперь берите женщин и уходите, и, ради всего святого, не пытайтесь ничего сделать. Не обращайтесь к властям и не вмешивайтесь в дела провидения!

Прозвучало мелодраматично, но что поделать, если голоса Шиллера и Новалиса сливались в его душе с музыкой Вебера и Шумана? Себастиан фон Шаунбург таков, каков он есть, не более, но и не менее.

– Прощайте, Гюнтер, – сказал он и, не оборачиваясь, ушел в свой кабинет.

Там Себастиан открыл сейф, достал из него пистолет Люгера – тяжелое длинноствольное оружие, достойное немецкого рыцаря, – проверил, вставил магазин и дослал патрон в ствол. Теперь из пистолета можно выстрелить в любой момент, и это более чем устраивало Шаунбурга. Запасной магазин лег в наружный карман пиджака. Еще утром он понял, что не будет стреляться, как и не ударится в бега. И то, и другое представлялось мелким и унизительным. Нет, если так суждено, он умрет – причем так, как придется, легко или тяжело, но и беспомощной жертвой кровавых демонов не станет. Он будет стрелять до тех пор, пока обстоятельства не положат предел его мужеству.

Шаунбург вышел из кабинета, даже не потрудившись запереть сейф, прошел в охотничий зал, где достал из застекленного шкафа-стойки охотничий карабин Маузера и коробку с патронами, и отправился в гостиную. Здесь он, прежде всего, положил люгер на рояль, а маузер поставил тяжелым прикладом на навощенный паркет, прислонив стволом к полированному боку инструмента, так, чтобы оружие находилось в пределах досягаемости. Затем открыл балконную дверь, впустив в помещение воздух лета, насыщенный запахами хвои, трав и плодов, и налил себе полный бокал коньяка. Вечер еще не наступил, будущее скрывала завеса неопределенности в тональности си минор…

* * *

Слухи… Это буквально витало в воздухе, но никто не хотел замечать очевидного.

«Горе тем, кто нарушит верность, считая, что окажет услугу революции поднятием мятежа! Адольф Гитлер – великий стратег революции. Горе тем, кто попытается вмешаться в тонкости его планов в надежде ускорить события. Такие лица станут врагами революции…»

Гесс не шутил и не играл словами. С дьявольской откровенностью Рудольф говорил то, что хотел сказать. И горе тем, кто не услышал в его словах залпов расстрельных команд. Гессу вторил Геринг: «Кто нарушит доверие Гитлера – совершит государственное преступление. Кто попытается его разрушить, разрушит Германию. Кто же совершит прегрешение, поплатится своей головой».

Услышав это по радио, Себастиан отправился к Рему.

– Вы слышали?..

– Успокойтесь, мой мальчик, – по-бульдожьи усмехнулся «железный» Эрнст. – Адольф не посмеет! Мы держим судьбу за яйца, Баст, нам ли пасовать перед этими козлами?

«Нам ли пасовать…»

Вчера с утра в Мюнхене было неспокойно. В казармах СА, словно в растревоженном пчелином улье… Суета, бессмысленные движения, неуловимый слухом, но воспринимаемый напряженными нервами гневный гул…

В старом городе Шаунбург встретил Шоаша.

– Я уезжаю, – сказал Юрг. – И чтоб вы все провалились в ад!

Слова прозвучали искренне, что называется, от всего сердца. И, в общем-то, старый друг был прав.

«Даст бог, уцелеет…»

А утром сообщили, что в город приехал Гитлер, и Шаунбург понял, что это – конец. Рем спешно убыл в отпуск. Командиры СА разбрелись кто куда, и только люди Гейдриха не зевали: они знали, чего хотят.

«Уехать?» – подумал тогда Баст, накачиваясь коньяком в кафе «Европа», но малодушие отступило, даже «не войдя в прихожую», а ночью позвонил Рейн хард.

– Уезжайте из города, Баст, – сказал он. – Езжайте, что ли, на свой Соловьиный холм. Думаю, вас там не тронут. Скорее – не будут искать. Я скажу вам, когда наступит время…

* * *

Себастиан сделал глоток коньяка и, поставив бокал на рояль – в считанных сантиметрах от вороненой стали люгера, – неспешно закурил. За окном запела птица. Не соловей, но все равно приятно.

«Пой, птичка, пой…»

Он достал из кармана пиджака и выложил перед собой на подставку для нот «Шеврон старого бойца»[75] и значок «Нюрнберг»[76]…

«Так проходит слава земная…» – Шаунбург выдохнул дым сигареты, бросил окурок в хрустальную пепельницу и положил руки на клавиши. Первый звук возник, казалось, сам собой, но на самом деле во всем, что делал Себастиан, ничего случайного никогда не было. И репертуар, включавший Вебера и Вагнера, Дворжака, Шуберта и Чайковского, сложился в его воображении еще тогда, когда он готовил оружие.

Шаунбург играл, а в Бад-Висзее, Берлине и Бремене звучали выстрелы. Вчерашние друзья и соратники расправлялись с товарищами по партии и просто сводили счеты. Поставленный перед выбором: армия или штурмовые отряды, Гитлер выбрал прусский милитаристский дух, окончательно похоронив даже намек на социальную революцию в Германии. И выбор этот был замешан на крови единственного человека, которого новый рейхсканцлер называл на «ты», и еще многих сотен людей, стоявших на пути новоявленного фюрера германской нации…