Хронист Ибн аль-Асир, быть может, больше близок к истине, когда констатирует, что богатства франков были столь велики, что они просто не могли забрать все с собой: «Торговцы, хранившие там многочисленные товары, покинули город из-за экономической разрухи. Поэтому не было никого, кто бы мог потребовать вернуть его богатство. Саладин и его сын Аль-Афдал раздали все своим спутникам». Но в «Книге двух садов» Имад ад-Дин сожалеет о бессмысленной растрате сокровищ Акки: «Если бы мы позаботились о том, чтобы сохранить всю эту добычу, собрать все эти припасы, наполнить казну разнообразными ценными предметами, то у нас были бы запасы на черный день, пригодившиеся бы нам для дальнейших успешных завоеваний. Но вожделение и алчность захлестнули эти зеленые луга». Мусульманская хроника ничего не говорит о важном, хоть и бесполезном всплеске чувства собственного достоинства среди жителей: простолюдины Акры отказались сдать город, восстали против своего недостойного правителя и попытались захватить крепость, чтобы оказать сопротивление. Подручные Жослена де Куртене восстановили порядок, таким образом, заставив их выполнить условия капитуляции. Если не считать недостойного убийства христиан христианами на глазах врагов, единственным результатом мятежа были несколько сожженных домов.

Едва Акра была захвачена, как в порт вошел пизанский флот; он привез из Константинополя войска Конрада Монферратского, дяди почившего наследного принца молодого Балдуина V. Увидев мусульман на пристанях и берегу, прибывшие осознали масштабы катастрофы. Отсутствие ветра вынудило пизанцев бросить якорь в открытом море; чтобы выиграть время, они вступили в переговоры с сыном Саладина, правителем Акры. Очень кстати подувший попутный ветер позволил христианам уйти до появления египетских галер и укрыться в Тире, который, как они знали, принадлежал латинянам. Конрад Монферратский взял на себя заботу об его обороне, но только после того, как его признали законным правителем города и всех близлежащих земель. «Он смог улучшить положение Тира, вернуть мужество поверженным неверным, зрение демонам ослепшим и пребывающим в смятении. Он отправил послания пиратам, живущим на островах, призвал их на помощь, затем доверил своим людям охрану и оборону креста, воззвал к нему, прося помощи и поддержки. Обосновавшись в Тире, он укрепил город и собрал вокруг себя разбежавшихся франков. До этого времени жители страны, которая только что капитулировала, находились под покровительством султана, но как только убежищем христиан стал Тир, они стали стекаться туда из всех побежденных городов, они приходили со смятенным сердцем, упавшие духом, раненые. Тир, бывший до этого дня малолюдным, наполнился жителями; будучи ослабленным, он обрел новые силы, будучи больным — выздоровел, поверженным — вновь поднялся. Однако нас это не заботило; мы отложили завоевание этого города, дали ему отсрочку, возможность вздохнуть свободнее; поскольку до этого момента он был легкой жертвой, ему дали возможность еще немного посопротивляться. Перед нами стояла куда более благородная цель: завоевать Иерусалим, насладиться самой блистательной из всех побед» (Книга двух садов). Для того, кто хоть немного умеет читать между строк, очевидно, что хронист сожалеет о допущенной мусульманами стратегической ошибке, заключавшейся в том, что они оставили христианам место на побережье Сахеля, где те могли обосноваться. Действительно, благодаря правлению энергичного маркграфа, Тир стал играть роль базы, откуда христиане пытались отвоевать утраченные земли; но победители мешкали, пожиная плоды победы при Хаттине. Яффа и весь юг Палестины были захвачены египетскими войсками под командованием Аль-Адила, брата Саладина. Крепости Самарии и Галилеи пали по очереди, иногда даже до появления отрядов регулярной кавалерии: мусульмане, платившие дань — а это был целый класс крестьян, которых душил налогами их франкский повелитель, — узнав о победе при Хаттине, подняли восстание. Впрочем, большинство латинских поселенцев, как светских, так и церковных правителей, бежали, как только их восставшие подданные примкнули к авангарду армии Саладина. Страна пустела!

В это время Саладину пришлось лично явиться к крепости Тибнина (Торона), чтобы покорить ее. Затем он повел поход против Тира, но, столкнувшись с непреклонностью маркграфа, не стал добиваться победы и продолжил захватывать франкские портовые крепости: Сарепта (Сарафанд) и Сидон (Сайетта) сдались без боя 29 июля, Бейрут, который защищали торговцы и ремесленники, смог продержаться очень немного и был взят 6 августа 1187 г. После этого Саладин отправился к Джебайлю, чей правитель Гуго III Эмбриачи, схваченный во время падения Тивериады, томился в темнице Дамаска. Его привели к стенам крепости, и он приказал гарнизону сдаться: последний повиновался, и феодал обрел свободу.

Итак, Акра, Сидон, Бейрут и Джебайл были завоеваны за несколько дней. Курдский государь чувствовал, что ему нужно без промедления двигаться к Святому городу. Однако он захотел завершить операцию, которая разобщила бы сирийских франков, взяв Аскалон, большой южный порт Сиро-Палестины и одну из самых важных франкских застав между Сирией и Египтом. Чтобы ускорить осаду, которая могла затянуться, Саладин приказал привезти из Дамаска царственного пленника Гвидо де Лузиньяна, пообещав ему свободу, если тот сможет убедить гарнизон и горожан в том, что сопротивление бесполезно. Недостойный король посоветовал тем, кого еще считал своими подданными, сдаться победителю. Ответом на его длинную речь были оскорбления и насмешки: «Жители Аскалона отвечали ему самым нелестным образом и обращались к нему так, что невыносимо было слышать их слова» (Ибн аль-Acup). Саладин отослал Гвидо обратно в тюрьму и начал осаду. Гарнизон и жители Аскалона не уронили честь христиан: и когда после яростного сопротивления они вынуждены были сдаться, мусульманский повелитель позволил им сделать это на необыкновенно мягких условиях — они могли свободно выйти из города, взяв все движимое имущество (5 сентября 1187 г.).

Если Саладину не удалось взять Аскалон, используя Гвидо как заложника, то совсем иначе дело обстояло с крепостями, находящимися в руках тамплиеров. Великий магистр ордена Жирар де Ридфор, попавший в плен при Хаттине и необъяснимым образом избежавший расправы, постигшей остальных монахов, приказал тамплиерам Газы и других крепостей на южной границе не оказывать сопротивления. К великой радости мусульманской армии они покинули крепости и отступили. Трусость и растерянность великого магистра ляжет в основу обвинений, которые будут много позднее выдвигаться в знаменитом процессе против тамплиеров. Быть может, великий магистр отрекся от своей чести, а затем и от веры, чтобы сохранить свою жизнь?

Завоевав Аскалон, Саладин, наконец, приказал наступать на Иерусалим. Между делом он предложил жителям Святого града сдаться на условиях, подобных тем, что приняли большие порты королевства. Жители, которыми руководил Бальян д'Ибелен, отвергли его предложение, предпочтя «войну». Осада началась 20 сентября 1187 г.: «Султан стал на западе Святого города в воскресенье 10 Раджаба. В городе находились шестьдесят тысяч франкских воинов, рыцарей и пехотинцев, сражавшихся с мечом и луком в руках. Они рисковали жизнями под градом стрел, смотрели смерти в лицо и говорили: „Один из нас будет сражаться против десяти, а десять наших — против двух сотен; перед храмом Воскресения [так мусульманские хронисты называли Гроб Господень; название сохранилось в капитуляциях, заключенных между Францией и Оттоманской Портой] битва будет ужасной; мы спасем его ценой своей жизни". В течение пяти дней султан объезжал внешнюю стену города и послал своих храбрых воинов на штурм. Он обнаружил с северной стороны место, показавшееся ему удобным для нападения — это была широкая площадка, откуда все прекрасно было видно и слышно и которая позволила бы саперам, если бы они там устроились, легко делать свое дело. Поэтому он перенес свой лагерь к северной стороне в пятницу 20 Раджаба [25 сентября]. Утро субботы ознаменовалось беспрепятственной установкой всех катапульт напротив стен. Ежедневно франкские рыцари, за которыми с тревогой следили собравшиеся осажденные жители, выходили за пределы стен: они являлись перед мусульманами, вызывали их на бой и ударами копий преграждали путь на стены. Правоверные атаковали их и смешивали свою кровь с кровью неверных… Пробиваясь сквозь клубы пыли, мусульмане добрались до рвов и перешли их. Затем они собрались в отряды, атаковали стену, подкопали ее и укрепили опорами, потом наполнили образовавшееся пространство гатью и подожгли. Веря в обещание, которое Бог дал тем, кто поражает врагов, они храбро сражались. Враг был подавлен; стена рухнула в месте подкопа, что создало трудности для противника и устранило их для нас. Доведенные до крайности, осажденные собрались вместе и держали совет. Они признали, что им не оставалось ничего другого, как просить пощады, поскольку они находились на полностью разрушенной и поверженной земле. Они выпустили нескольких предводителей, чтобы те просили сохранить всем жизнь, но Султан отказал им в этом, так как был решительно настроен продолжать сражение до полного уничтожения горожан. „Я хочу, — сказал он, — поступить с Иерусалимом так же, как с ним обошлись христиане, когда забрали его у мусульман девяносто один год назад. Они залили его кровью и не дали ему ни минуты передышки. Я зарежу всех мужчин и уведу в рабство всех женщин". Тогда сын Бальяна вышел из города, чтобы просить Султана помиловать население. Но султан ответил ему формальным отказом и поставил еще более жесткие условия. „Нет, — сказал он, — мира не будет, я не сохраню ваши жизни; мы желаем, чтобы ваше поражение было полным и окончательным. Завтра силой оружия мы станем властвовать над вами, для всех это будет означать либо смерть, либо рабство; мы прольем кровь ваших мужчин, мы заставим служить нам ваших детей и женщин". Поскольку султан отказался смягчить условия, они сначала стали унижаться и умолять его, а затем предупредили его об опасности слишком поспешного уничтожения людей. „Если мы отчаялись получить пощаду, — сказал он, — если, не имея возможности рассчитывать на вашу милость, мы должны страшиться вашей власти, если мы будем побеждены и для нас не останется ни милости, ни счастья, ни мира, ни согласия, ни перемирия, ни спасения, ни благорасположения, ни щедрости, мы пойдем навстречу смерти; это будет кровавая и отчаянная битва, мы отдадим свои жизни ради гибели. Мы предпочтем броситься в огонь, чем терпеть бедствия и позор. За одну рану каждый из нас нанесет десять. Мы сожжем наши дома, мы разрушим Собор… мы завалим все Силоамские фонтаны, испортим водоемы, обрушим дозорные башни. У нас находится пять тысяч мусульманских пленников, богатых и бедных, старых и молодых; мы начнем резать и убивать их. Лучше мы уничтожим наше имущество, чем отдадим его вам. Лучше мы сами зарежем наших детей, чем предадим их в ваши руки. Вам не останется ни одного пленника, все ваши усилия окажутся тщетными. Погибнет все — женщины и дети, все живое и неживое! Какая вам от этого польза? Вы потеряете все, что рассчитывали заполучить как добычу, ожидание успеха часто порождает разочарование. Единственное, что может предотвратить все эти беды — это мир". Султан посоветовался со своими приближенными, которые сказали ему следующее: „Самым мудрым будет посчитать их нашими пленниками, они сами последуют за нами. Обрушим на их головы позор капитуляции, и пусть все — повелители и подданные покорятся этому". После уговоров и увиливаний, совещаний, отправления делегаций, просьб с одной стороны и ходатайств с другой, наконец, мы пришли к соглашению, что нам заплатят выкуп, который устроил бы всех и стал бы залогом безопасности. Они нам заплатили некую сумму за свою жизнь и свое имущество и получили свободу для всех — мужчин, женщин и детей. Но было условлено, что если кто-нибудь в течение сорока дней откажется от долга или не сможет его выплатить, то он будет уведен в рабство и на законном основании покорится нашей власти. Выкуп был назначен в десять динаров за мужчину, пять динаров за женщину и два динара за ребенка, неважно мальчика или девочку. Сын Бальяна, патриарх, магистры орденов тамплиеров и госпитальеров поручились за выполнение этих требований. Бальян отдал тридцать тысяч динаров за выкуп бедняков. Те, кто сами себя выкупили, смогли в безопасности выйти из своих жилищ, чтобы никогда уже туда не вернуться» (Книга двух, садов). Город был сдан в пятницу 2 октября. Население его превышало сто тысяч человек. Шестнадцать тысяч бедняков не были выкуплены, Бальян, несмотря на все усилия, не смог заставить два военно-монашеских ордена дать денег на их выкуп.