Она не успела подготовиться. И не выспалась. В такой ситуации то и другое было просто нереальным. Лиза давно привыкла к эфирам: она сто раз давала интервью, сидела у гостевого микрофона на радио, в газетах, даже в утренних новостях. И всегда это воспринималось чуть по-другому. И никогда — так буднично, размеренно и неуютно. Людей явилось море. Когда Максим искал в интернете место, Лиза специально просила, чтобы это был небольшой симпатичный холл, где-нибудь при гостинице, с круглыми столиками, с бумажными торшерами, с маленьким баром. Спокойная атмосфера, коктейли и закуски за ее счет. Не ради гостей, а ради себя. «Устраивать революцию — так со вкусом и комфортом», — решила Лиза. И просчиталась. Крошечный зал был трижды переполнен, а гости всё прибывали. Они стояли в проходах, грызлись за места для операторов, ругались из-за свободных розеток и микрофонных гнезд. Им не хватало света, не хватало звука, не хватало бутербродов. По вине Лизы, которая собралась искать у них поддержки. «Хватит. Перестань», — думала она. С таким настроем ты проиграешь, не успев начать. «Ты пришла не оправдываться. Ты пришла разоблачать». И тебя всё равно возненавидят. Не эти, так другие. Главное — рассказать правду. И пусть делают с ней, что хотят. А ты — на самолет и в Германию. И пошли все к черту. «Спасибо, Элиза». Она взобралась на сцену и подошла к микрофону.

— Внимание. Прошу внимания. Ее не услышали. Микрофон еще не работал.

— Пожалуйста, тише! — крикнула Лиза в полные легкие. — Где звук? Сделайте звук! Внезапно микрофон ожил, и ее голос обрушился на собравшихся рваным грохотом, треща и завывая помехами. Но в зале стало тихо. И то хорошо.

— Здравствуйте, — сказала Лиза, отодвинувшись дальше от стойки. — Приветствую всех собравшихся, извините, если кто в тесноте, надеюсь, мы закончим быстро. Так вот, я думаю, можно представиться на всякий случай, я Элиза Фрейд, вы все наверняка много обо мне слышали… особенно в последнее время… Она улыбнулась, ожидая смешков, но их не последовало. Микрофон был закреплен очень неудобно, буквально на сантиметр ниже губ, и Лизе приходилось сутулиться, чтобы ее слова звучали отчетливо. «Будет выглядеть ужасно на камерах». Заткнись. У нее моментально затекла шея.

— Итак, — сказала Лиза. Она тронула штатив, но микрофон сидел как приваренный. — Я не стану пересказывать вам эту прекрасную историю, ее и так все читали — я сразу предлагаю задавать вопросы. Вы спрашивайте, а я отвечу максимально честно. Договорились? В зале гудели камеры. Громадные чудовища на штативах, наплечные гробики поменьше, и даже серебристые дутые мыльницы — камеры смыкались вокруг Лизы полукругом, выпятив любопытные объективы, светя во мраке паучьими глазками. Над камерами страусиными шеями тянулись руки. Они сжимали диктофоны. Они направляли фотоаппараты, держа на спуске указательный палец. Они ждали. Какая-то тетка с завитыми волосами толкалась между рядами, шепотом требуя микрофон. Часть операторов развернулось к ней, и Лизе слегка полегчало. Съемки как съемки, пускай напряженней обычного. «Раз, два, три прямых эфира», — сосчитала она. Даже при задержке в пять секунд — эти вряд ли пропустят хоть один кадр. Даже если Лиза поперхнется, закашляется или почешет нос. Даже не «даже», а тем более.

— Да? — она вытянула руку в сторону тетки. Еще несколько камер отвернулись прочь. Еще на пару отметок легче. — Пожалуйста, ваш вопрос.

— Спасибо, — завитая тетка нашла у кого-то микрофон и удовлетворенно прищурилась. — Дорогая Элиза. Скажите пожалуйста. Вы крещеная?

— Я… — Лиза растерялась. — Ну да… вроде бы… а при чем здесь?

— Тогда ответьте следующее. Как вы считаете. С точки зрения христианской морали такие нравы заслуживают уважения? В полумраке загомонили. С трудом нащупав какой-то ответ, Лиза согнулась у микрофона, и бормотание зала моментально улеглось.

— Мне придется снова повторить, что вся история…

— Нет, давайте не будем об этом конкретном случае, — перебила тетка. — Просто скажите. По вашему мнению. Если у женщины такие отношения с двумя, допустим, тремя, четырьмя мужчинами — с точки зрения веры. Как вы на это посмотрите?

— Ну, — Лиза окончательно смутилась. — Вообще-то, у ранних христиан это было даже в порядке вещей… Публика дружно загудела, будто где-то за спиной Лизы вспыхнул сигнал «Неодобрение».

— Нет, нет, — тетка еще раз помотала шапкой завитых волос. — Давайте без экскурсов в историю. С точки зрения православной морали. Ответьте нам с точки зрения православия. В зале стоял гул. Камеры опять уставились на Лизу. Диктофоны подмигивали, качаясь на стеблях вытянутых рук.

— Если честно, — сказала Лиза. — Я не знаю, что вам ответить. Теперь они засмеялись. Кто-то даже хлопнул в ладоши. Микрофон взяла другая женщина, высокая и пронзительно худая.

— Скажите, Элиза, — она немедленно перехватила эстафету. — У вас есть мать?

— Есть, — хмуро ответила Лиза. Жидкий смех. Вялые аплодисменты.

— Она смотрит вашу передачу?

— Смотрит. Ха-ха-ха. Шлеп-шлеп-шлеп.

— И вы поделитесь, что она думает по этому поводу?

— Нет.

— Отлично. У меня всё. И микрофон перешел в следующие руки. Вопросы продолжались. Дурацкие, пустые вопросы, на которые Лиза отвечала всё той же хмурой бессмыслицей. Только сейчас она начала понимать, какую ловушку себе устроила.

Лиза собиралась резать перед ними суровую правду, обличать родную студию, открыть людям глаза на бездушность и меркантильность, которую исповедует Бергалиева и ей подобные. Лиза не учла одного. Перед ней стояли журналисты. Им неинтересна была правда. Они плевать хотели на студию, на бездушность и на Бергалиеву. Да и на Лизу, раз на то пошло. Им нужен был материал, и они любой ценой готовились получить его. Они хотели знать, как обстоят дела в ее семье. И оба ли ее родителя православные. И как ее воспитывали в детстве. И читала ли она русских классиков. И когда Лиза в последний раз была в церкви. И принимает ли она наркотики. И как Лиза относится к упадку духовности у современной молодежи. Например, среди ее друзей. Многие ли из них читают книги. Многие ли слушают Чайковского. Много ли среди них верит в Бога. С точки зрения православия. «Короче». Всё. Она не выдержала. «По крайней мере, это точно последний раз. Никаких больше съемок».

— Стоп, — Лиза перебила очередной идиотский вопрос. — Один момент. Наступив туфлей на стойку, она схватила микрофон обеими руками и рванула. Колонки визгнули и загудели. Гости отворачивались, морща лица и запоздало прикрывая руками уши. Так вам и надо.

— Ладно, — устало продолжила Лиза, когда фон улегся. — Я всё поняла. Думаю, все поняли, кому нужно. Мне только одно неясно — почему вы везде городите эту духовность? Как что, сразу «духовность». Или «православие». Я вообще-то не против религии, но почему всегда «православие»? Почему я не могу исповедовать, скажем, иудаизм? В прямом эфире, перед журналистами, перед миллионной аудиторией, с задержкой в пять секунд или без нее — при всем желании трудно было найти слова хуже.