Этот странный человек ростом напоминал ребенка, но был сложен как взрослый мускулистый мужчина. Казалось, он рос и наливался силой прямо на глазах.

Рубинов почувствовал, что во рту у него все пересохло.. Шершавая, будто выложенная наждачной бумагой, гортань никак не отпускала сдавленный крик на волю.

«Где она застряла? — подумал Рубинов о жене. — Когда не надо, она всегда тут как тут, а когда надо — ее не дозовешься».

За грудиной ломило, Рубинов подумал о спасительной таблетке нитроглицерина, но прозрачная пластиковая гильза с лекарством осталась лежать на тумбочке рядом с кроватью.

— Света! — попытался он крикнуть еще раз, но воздуха не хватило. Рубинов поперхнулся и закашлялся.

Зеленоглазый уставился на него, словно что-то вспоминая. На губах заиграла недобрая улыбка. За мгновение до того, как он открыл рот, Рубинов уже догадывался… нет, не догадывался — знал наверняка, что он скажет…

— Мне нужна веревка… Крепкая веревка.

Рубинов схватился за сердце, ружье выпало из-под руки и с глухим стуком ударилось о пол.

Он знал, он всегда чувствовал, что рано или поздно ему придется еще раз услышать эти слова.

Рубинов захрипел, на щеках появился нездоровый румянец кирпичного оттенка.

— Мы больше… не держим… веревок, — через силу сказал он.

Зеленоглазый отложил яйца в сторону и облизнулся.

— Ммм, как вкусно, — промурлыкал он. — Это то, что надо. И еще… Мне нужна веревка… Крепкая веревка.

Его слова звучали как проклятие. Приглашение к гибельному адскому танцу. Прошло десять лет с тех пор, как Рубинов услышал их впервые. С тех пор, как в его магазине объявился странный покупатель веревок.

Десять лет: много это или мало? Смотря для чего. Для памяти оказалось мало. Иногда Рубинов просыпался, схваченный холодными липкими щупальцами кошмара, который грозил утащить его с собой в черную пучину небытия. Каждый раз — один и тот же кошмар, в мельчайших подробностях повторявший происшествие, которое случилось десять лет назад. Хотя тогда это еще не было кошмаром. Тогда ему не было страшно. Ну, может, немного не по себе, но не страшно. Потому что он не знал, чем все закончится. А сейчас — знал.

Он хотел хоть что-нибудь изменить, отложить пробуждение на несколько секунд, чтобы успеть помешать, позвать на помощь, предупредить… но… Не мог.

* * *

То лето выдалось жарким. Собственно говоря, лето в Горной Долине всегда было жарким, но ожесточение, с которым солнце в тот год выжигало все живое, запомнилось надолго. А то, что произошло потом, запомнилось навсегда.

Рубинов был в магазине один: горожане не стремились лишний раз выйти на улицу. Вентилятор, стоявший на прилавке, разгонял влажный тяжелый воздух, но легче от этого не становилось — будто кто-то перемешивал в кружке горячий чай. Липучки для мух, свисавшие с потолка, как серпантин с новогодней елки, были сплошь усеяны черными трупиками, но заменить их на новые Рубинову было лень. Ему вообще не хотелось двигаться в такую жару. Казалось, теперь так будет всегда: вечное изнуряющее лето пришло в город, чтобы остаться в нем навеки.

Рубинов смотрел сквозь раскаленную витрину в окно: на улице не было ни души.

«Все сидят по домам, пьют холодный квас, — неприязненно подумал он. — А я тут торчу, как проклятый, и мечтаю, чтобы старые холодильники, пыхтящие из последних сил, не накрылись, иначе убытки до зимы не окупишь».

Рубинов медленно отвернулся от витрины и… вздрогнул. Прямо перед ним стоял молодой мужчина в линялых джинсах и белой хлопковой рубашке. Длинные рукава рубашки были закатаны до локтей, пуговицы расстегнуты до середины, открывая гладкую мускулистую грудь. Мужчина смотрел на Рубинова, слегка наклонив голову, и улыбался. Улыбался… как Чеширский Кот.

Сначала Рубинов опешил: «Откуда он мог взяться?» Этот вопрос следовало бы разделить на два. Первый — откуда он мог взяться, если последние несколько минут Рубинов не отрываясь смотрел на улицу и наверняка заметил бы любого входящего в магазин? И второй — откуда он ВООБЩЕ мог взяться в Горной Долине? Незнакомцы здесь — большая редкость. Их недолюбливают. Им не доверяют, как новым купюрам после денежной реформы.

Рубинов вяло, через силу, улыбнулся.

— Здравствуйте! — сказал незнакомец. Рубинов кивнул в ответ.

— Жарковато сегодня, не правда ли? — Голос незнакомца звучал вполне дружелюбно.

— Да.

— Что-то вы не очень разговорчивы, — заметил мужчина.

— В такую жару я даже с женой не сплю.

— Ну-у-у… — Незнакомец понимающе покачал головой. — Это, конечно, аргумент. Жара и вправду убийственная.

Потом уже, несколько лет спустя, лежа в кровати среди сбитых в кучу простынь, с трудом освобождаясь от ночного кошмара, переводя дыхание и втайне радуясь, что это был лишь сон, Рубинов в сотый (или в тысячный?) раз пытался вспомнить интонацию, с которой незнакомец произнес слово «убийственная». Было ли в ней что-то особенное? Или ему уже потом так показалось? Он провел много предрассветных часов в поисках ответа на этот вопрос, будто это что-то могло изменить. К сожалению, это ничего уже не меняло, жизнь нельзя повернуть назад, и все же… Рубинов хотел знать точно, насколько велика его вина.

— Убийственная жара, — повторил незнакомец, проводя рукой по волосам.

Странное дело, но сам он вовсе не выглядел убитым этой чудовищной жарой: ни мокрых кругов под мышками, ни капель пота на лбу, он был свеж и бодр.

— Что вы хотите? — пробурчал Рубинов.

— Мне нужна веревка. Крепкая веревка, — ответил незнакомец.

Эти слова и стали точкой отсчета. Тем знаком на дороге, который предупреждает: «Опасный поворот». Можете не удержаться и запросто улететь в кювет. А там — поди, собери кости, так и останутся гнить в канаве. Но тогда еще Рубинов всего этого не знал. И даже не чувствовал.

— Веревка? — переспросил он. — Что вы собираетесь с ней делать? А то, может, возьмете заодно и мыло? Мужчина рассмеялся.

— Спасибо, без мыла обойдусь. Я… — он замялся, будто не знал, с чего начать, — из Александрийского университета. Историк. В окрестностях вашего городка обнаружена интересная пещера. Точнее, не пещера, поскольку она искусственного происхождения, а… штольня. Хочу в нее спуститься.

— Штольня? — Рубинов смотрел на него с недоверием. — Это такая дырка в земле? И что в ней спрятано? Золото? Древний клад?

Незнакомец поднял обе руки:

— Ну что вы! Какой здесь может быть клад? Откуда? Нет, штольня представляет ценность только в историческом смысле.

— Ага, — кивнул Рубинов с еще большим недоверием. — Понятно. Вы, значит, приехали сюда ради этой штольни из самого Александрийска. Налегке. Без вещей. И только тут вспомнили, что, оказывается, забыли веревку. Так?