Я совсем не переживала, что оставила у нее чемодан. Меня все равно уже тошнило от старой одежды. Карлотта тут же ответила.

Я представила себе ее в их спальне в Санкт-Морице, климат-контроль, старческий запах, исходящий от Франца, Карлотта сжимает телефон под одеялом. Помедлив, я ответила:

Она отправила мне поцелуйчик и эмодзи с бриллиантовым кольцом. Карлотта такая прелесть!

Многие путают секс с любовью, но это еще полбеды, куда хуже, когда путают любовь со взаимопониманием. Следующие пять дней мы с Ермоловым по утрам разбирались с делами, а короткие зимние вечера проводили в моей спальне. Йована выслала мне экспресс-почтой из Белграда старомодные видеокассеты с короткометражкой «Смерть олигарха», после чего Ермолов выплатил им гонорар, а также перевел некоторую сумму на счет Тимоти за помощь в решении проблемы с Баленски.

Я позаимствовала у мадам Пулазан ноутбук, проверила свои банковские счета и просмотрела всю электронную корреспонденцию, поступившую на адрес уже не существующей галереи, и ответила всем, что галерея «Джентилески» закрылась. В свободное время я следила за тем, как развивается в Интернете история о скандальной гибели Баленски, и начала читать книгу Дейва. Контакт Дейва из Кении поработал на славу: фотографии наводнили соцсети и тут же привлекли внимание воинствующих антигомосексуальных организаций в России. Появились новые хэштеги, твиты от борцов за права человека, швейцарская полиция ограничилась коротким комментарием о том, что ведется расследование смерти некоего мужчины 86 лет. Российская пресса раздула историю, громкие заголовки наводнили консервативные газеты, которые Ермолов перевел мне. Говорили, что фотографии в Сеть выложил подпольный русский журналист, ведущий борьбу с коррупцией и пропагандой, во что было легко поверить. О Тимоти я не волновалась. Позвонив в панамский банк, я перевела деньги на трастовый счет, к которому Тимоти должен был получить доступ по возвращении во Францию. В качестве кодового слова указала имя Эдуард. Сумма составила семьсот пятьдесят тысяч — вполне достаточно, чтобы получить ключи от дверей дома «Плейбой».

— Что будет с Казбичем?

Мы с Ермоловым полулежали в постели. В камине горел огонь, ставни были открыты. Небо над морем было сизо-серого цвета с редкими, неожиданными всплесками ярко-синего. Мы пили лапсанг и ели блины с вишневым вареньем. Слегка подкопченный, ароматный чай и сладкое варенье напоминали мне об уроках русского с Машей.

— Я сообщу ему, что картина, к сожалению, погибла, когда Баленски попытался спасти ее. Две трагедии одновременно. Он не знает, что я в курсе их дел. Сейчас он в Белграде, не хочу его спугнуть. С ним разберутся.

— Эффективно?

— Не сомневайся, — кивнул он, поцеловал меня в висок, потом в скулу и подбородок.

— Значит, Юрию понадобится новый хозяин?

— Возможно. Или с ним тоже надо разобраться?

— Так будет профессиональнее. Да, я бы хотела этого.

— Месть?

— Нет. Справедливое возмездие.

— А ты, Джудит? Что ты собираешься делать?

— Дождусь посылки из Белграда и, наверное, вернусь в Венецию, — ответила я, подумав, что, вообще-то, ни капельки не скучаю по той квартире.

В какой-то момент мне показалось, что Ермолов попросит меня остаться, но вскоре на скалы спустились голубые сумерки, и мы уснули, а потом надо было одеваться и идти смотреть картины. Каждый вечер перед ужином мы ходили в его галерею. На картины мы смотрели совершенно по-разному: Ермолов обычно выбирал одну из коллекции, подходил к ней и застывал на месте минут на двадцать, а я погружалась в эти шедевры, словно дайвер, решившийся нырнуть в подводную пещеру и внезапно всплывший на поверхность тайной лагуны, переливавшейся всеми цветами радуги. Я давно не имела счастья долго созерцать такие полотна, не оценивая и не высчитывая, не думая о том, что мне нужно о них знать, а просто смотреть, смотреть, вбирать их всеми органами чувств. Ничего из наших постельных развлечений, ни один секс, какой у меня только был, даже рядом не стоял с этими переживаниями. Пожалуй, самое верное слово — «экстаз». А потом мы, взявшись за руки, шли в темноте к сияющему огнями дому и ужинали, а Ермолов рассказывал мне историю этих картин, как и почему он приобрел каждую из них, доставал альбомы, показывал иллюстрации, читал вслух описания до тех пор, пока весь стол не был завален репродукциями и мы не начинали ставить пустые тарелки на пол, чтобы освободить место для альбомов.

— Я знал, что ты все знаешь, — сказал мне Ермолов в последний вечер, который нам было суждено провести вместе.

— Что знаю?

— Когда мне позвонил Баленски — мы с ним не разговаривали после пропажи картины — и сказал, что говорил с Еленой, что Казбич получил сообщение о твоем приезде в Санкт-Мориц с картиной, я сразу понял: ты знаешь, что картина поддельная.

— Но откуда?

— Иди сюда.

Я думала, Ермолов обнимет меня, а он отвел меня в крошечную комнатушку под главной лестницей, всю треугольную стену которой занимали экраны. Он включил один из них, и на нем появилось изображение галереи, камера перемещалась каждые двадцать секунд, меняя угол обзора, картины то появлялись, то исчезали.

— Я наблюдал за тобой. В ту, первую встречу. Смотрел, как ты смотришь на мои картины.

— И что?

— Сама знаешь что. По-русски ты говоришь отвратительно, а вот глаз у тебя наметан.

— Спасибо.

Значит, он все-таки считает меня профессионалом. Я не обижалась на него. Секс и взаимопонимание. Возможно, наши отношения когда-нибудь могли бы перерасти в нечто большее. Один беспощадный человек однажды сказал, что синтетический свет взаимного самонаблюдения является самым узким горизонтом человеческой души, однако мне все равно было приятно ощутить это хоть раз в жизни.

Видеокассету доставили на следующее утро. Как мы и договаривались, Йована скопировала запись на кассеты и приложила к посылке три переносных допотопных телевизора «Юность», на которых можно было посмотреть фильм. Инсценированное убийство перемежалось с крупными планами Баленски в виниловых трусиках. Никто из нас не испытывал желания просмотреть видео. Я наблюдала, как Ермолов разводит костер на скале, а сама упаковала небольшую сумку, с которой приехала из Санкт-Морица. Забирать подаренную одежду мне показалось неудобным, хотя очень хотелось. Особенно было жалко прекрасную юбку «Фенди» — солнце-клеш пастельного цвета из атласа дюшес, накрахмаленного в лучших традициях 1950-х. В дорогу я надела темно-синий кашемировый свитер, серые твидовые брюки «Шанель», балетки «Феррагамо» и объемный, невероятной ширины шелковый плащ «Дрис ван Нотен», который мадам Пулазан выбрала в качестве накидки для коктейльных платьев.