– Изящная словесность всегда возбуждает аппетит. – Джокер и не пытался скрыть иронию в голосе, но Король не замечал его насмешек.

Кэт – она так и сидела, обернувшись к Джокеру – стиснула подлокотник своего кресла. Мэри-Энн забилась в уголок, стараясь стать невидимкой.

– Признаться, из всех писем, присланных вами, это далеко не самое мое любимое. Я все-таки леди, а не десерт.

Джокер скривил рот. Кэт и не подумала взглянуть на Короля.

– На самом деле, – продолжала она, – поэзия и подарки – это, конечно, приятно, но я предпочитаю такое ухаживание, в котором сохраняется элемент шутовства и намек на невозможные вещи.

В ложе воцарилась гробовая тишина. Джокер плотно сжал губы. Отвернувшись, он вцепился в свой жезл. Его глаза были полны тихого отчаяния.

Кэт сказала слишком много, но даже если бы она молчала, все и без слов можно было прочесть по ее лицу.

– Моя душечка, – прошептал Король. Кэт вздохнула и мысленно приготовилась к завершению этого вечера и их несостоявшегося романа. Собравшись с духом, она посмотрела Королю в лицо, готовая выслушать его решение о прекращении ухаживания. Но на лице монарха не было ни тени огорчения или хотя бы недоумения. В его глазах светилась радость.

Король взял Кэт за руку. Она отшатнулась.

– Я чувствую то же самое, – голос Короля дрогнул, как будто он был готов расплакаться. Ее рука обвисла, как дохлая рыба, но он держал ее бережно, точно драгоценность.

– Ваше Величество…

Джокер сдернул с головы шутовской колпак, бубенцы зазвенели.

– Я понял, что еще не успел поздравить вас с победой. – Он низко поклонился. – Вы прекрасная пара, и я желаю вам обоим счастья и сердечной радости.

Кэтрин, не в силах совладать со своими чувствами, только молча покачала головой.

Свет в зале стал гаснуть, и Джокер надел колпак обратно.

– Желаю хорошо провести время. Ваше Величество. Леди Пинкертон. – Он повернулся к заднему ряду: – Мисс Мэри-Энн.

Кэтрин, не выпуская подлокотников, пыталась без слов дать понять Джокеру, как сильно она хочет, чтобы он остался. Все отдала бы, чтобы рядом с ней сидел сейчас он, а не Король.

Джокер отвел глаза и поспешно вышел из ложи. Ворон остался сидеть на жезле.

Несчастная, Кэтрин уставилась на сцену. Руки у нее окоченели, зато ладонь Короля была горячей и влажной. Он не отнимал руки. Краешком глаза она видела его счастливую улыбку.

Занавес стал подниматься. Грянул оркестр, и началось первое действие. Публика зааплодировала, и громче всех хлопал Король.

Из Кэтрин как будто выпустили весь воздух. У нее ныло все: голова, руки, ноги до кончиков пальцев в изящных башмачках. Хотелось сбежать домой, спрятаться с головой под одеяло, и больше не выходить из комнаты до тех пор, пока она не погрузится в самый длинный в жизни сон. Это желание охватило ее с такой силой, что хотелось плакать.

Судя по тому, как восхищенно ахал и восторженно аплодировал зал, спектакль был достоин всяческих похвал, но Кэт не могла наслаждаться представлением: глаза у нее почти не открывались, а в голове все путалось.

Только появление шута привлекло ее внимание к сцене. Однако это оказался не Джокер, а просто актер в шутовской одежде. Он кувыркался и отпускал глупые шутки, а зрители покатывались со смеху. Он потешался над Королем, заглядывал под юбки пробегающих мимо актрис, а бубенцы на его колпаке звенели так громко, что у Кэт в ушах стоял невыносимый звон.

Когда публика в очередной раз разразилась хохотом, Кэт решительно встала.

– Мне нужно попудрить нос.

Король, слишком увлеченный очередной дурацкой остротой лже-шута, не обратил внимание на ее уход, но Мэри-Энн начала было подниматься со своего места. Кэт махнула ей рукой.

– Все в порядке. Я сейчас вернусь.

Кэт стала спускаться по лестнице, держась за перила и удерживаясь от искушения прыгать через ступеньку, подняв подол. По пустому фойе гулко раскатился звук ее шагов. Оказавшись внизу, она тут же услышала рокочущий голос Джокера. Ему ответил другой, пронзительный и высокомерный – Маргарет Дроздобород.

Кэтрин спряталась за колонну.

– …на редкость упрямое свиное рыло, – говорила Маргарет.

– Очень выразительное описание, – согласился Джокер, голос его звучал устало. – Но упорство – не всегда недостаток, особенно в делах любви.

– Любви? – задохнулась Маргарет.

– Разумеется, любви. Во всяком случае, мне это видится так. Только взгляните, как он следит за вами глазами. Пусть они невелики, тем не менее, они полны восхищения. – Джокер прочистил горло. – Можно сказать, что мораль здесь такова: «Красота – в глазах смотрящего».

– Никогда не слышала ничего подобного, а я – вы не можете не знать! – известна как большой знаток морали и нравственности.

– Кажется, я читал это в какой-то книге.

– М-да? – последовала долгая пауза. – Полагаю, это очень достойная мораль.

– Есть и другая. Что-то о толстокожести… но она, боюсь, здесь не к месту.

– Он и толстокож, и твердолоб.

– Два превосходных качества, присущих Герцогу. Я добавил бы еще безупречный вкус в одежде.

Маргарет что-то неуверенно промычала.

– А какой храбрец, – добавил Джокер. – Он доказал это, бросившись вперед и заслонив вас от Бармаглота на балу. А его преданность, а сострадание, даже к слугам? Я слышал, он отказывается увольнять кухарку, хотя та стряпает просто ужасно.

– Ничего не понимаю… Со мной он всегда так груб. Никогда в жизни на меня не смотрели так оценивающе. Я просто теряюсь, видя этот его заносчивый взгляд, этот самодовольно задранный нос.

– Но может быть, леди Маргарет, вы к нему несправедливы? То, что вы принимали за грубость, на самом деле – робость, не позволяющая ему заговорить в присутствии девицы, которой он восхищен.

– Вы и правда думаете, что его чувства таковы?

– Он сам мне в этом признавался, госпожа Дроздобород. К чему вводить вас в заблуждение?

– Все это так… неожиданно…

– Уверяю вас, он уже давно питает к вам самые нежные чувства. Вот, он просил передать вам это.

Кэтрин услышала шуршание пергамента.

– Что это?

– Приглашение посетить его ложу, если вам будет угодно. Разумеется, в присутствии вашей спутницы. Он сказал, что оставит для вас места, в надежде, что вы примете приглашение.

Маргарет не сдержала радостного вздоха. Снова зашуршала бумага.

– Я… хорошо. Думаю, ничего страшного, если я… только сегодня… В конце концов, я не из тех нерешительных леди, которые будут мешкать, встречая восторг и обожание благонамеренного джентльмена.