Одна из таких девушек, накрытая простыней, сейчас спит на противоположном конце дивана и всхрапывает на крысиный манер. Ее зовут отнюдь не Аделаидой, а вполне по-русски Валентиной Филипповной Клепиковой. У нее мясистые ляжки и толстый трясущийся зад.

Я перевел взгляд на потолок. Возможно, возле окна хотел увидеть паука. Паука нет, зато плавает похожая на мертвый волос черная тенета. Там же перед окном тянется полоска потрескавшейся известки… Однако же странные сны снятой под старость лет! Я потрогал рукой живот в том месте, где во сне было пулевое ранение и хирургический разрез. На мягкой теплой коже никаких следов смертоубийства. Я жив, как и следовало ожидать. Да и хрен с ней, с пулей, но секс с мертвой девушкой переходит всякие границы. Ничего подобного со мной еще не случалось. Это что же? Таким образом из меня просится наружу ужасное извращение — некрофилия? Брр! Даже представить страшно. Нет, я этого не люблю, хотя во сне все было очень эротично. Или это тонкий намек подсознания на то, что пора из двухкомнатной квартиры в центре города переселяться в тесную однокомнатную на окраине под мрачными соснами?

Не умею читать тайный смысл снов, впрочем, никогда и не замечал, что таковой существует. От приснившегося дерьма денег в реальном кармане никогда не прибавлялось, и родственники не помирали из-за выпавших в ночном кошмаре зубов.

Спешить некуда. Можно отвернуться от рычащей Валентины Филипповны и попробовать уснуть еще часа на полтора, досмотреть сон про живых мертвецов. Чем там все кончилось? Я вошел в нее, а за дверью толпились врачи. Все же вываливался медицинский хлопец в окно, или показалось? Если не вываливался, чего они всполошились?..

Спешить некуда, но и спать больше не хочется.

Стараясь лишний раз не смотреть в сторону подружки, я выкарабкиваюсь из-под простыни и, осторожно ступая на поскрипывающий пол, крадусь из спальни.

В кафель одной из стен ванной комнаты вставлено зеркало в рост человека. Лет десять оно исправно отражало появлявшиеся перед ним предметы, а в этом году по углам проявились коричневые разводы, будто с той стороны завелся паук, плетущий темную сеть. Не страшно, если от времени разваливается стул или в кастрюле появляется дырка. Зеркало — совсем другое дело. Зеркало — интимный предмет. То же самое можно, конечно, и про унитаз сказать, но он интимный по своей природе — для всех. Зеркало отличается от унитаза, как любовь от секса. Собственно, зеркало — это ты и есть. Но опять же не всякое зеркало. Огромные полотна в холле оперного театра возле лестниц не несут в себе ничего личного, тебе так же нет дела до чужого карманного зеркальца, случайно оказавшегося в твоих руках. В чужом отражаешься не ты, а всего лишь чье-то неполное и искаженное представление о тебе. Зато своей домашней амальгаме можно доверять, как самому себе. И если зеркало состарилось, то это о чем-то говорит.

Стоя в ванне под теплым душем, я довольно долго, дольше обычного чистил зубы. Как говорится в телевизионной рекламе про «Маклинз», зубы — это единственное, что осталось от моей бабушки. А потом еще просто постоял, прислушиваясь к тому, как струи стучат по голове и плечам. Должно быть где-то на земном шаре такое чудо — густой теплый дождь. Ливень, стекающий с пальм на берегу океана. И чтобы под небесной водой можно было стоять голым, не опасаясь ранить наготой чье-нибудь целомудрие.

Не вытираясь, я пригладил волосы черной цилиндрической щеткой. Каждое прикосновение к голове доставляет удовольствие, словно не щеткой трешь, а елеем мажешь. Впрочем, елей — это, кажется, что-то жирное, типа подсолнечного масла. Что хорошего, если тебе на крышу выльют подсолнечного масла? Как на сковородку.

Приятно, что волосы редкие и тонкие. Кроме шуток. То есть, конечно, жаль утраченной шевелюры, зато то, что осталось, послушно и ровно укладывается в любом направлении. И потом, такого, как я, никогда не пригласят сниматься в рекламу про «Хэд энд Шолдерс» — сразу бросается в глаза, что голова чистая, без признаков перхоти. Хоть на пробор, хоть на концах. Люблю быть чистым… Правда, седина… А еще лет пятнадцать назад эта голова принадлежала брюнету по имени…

Пора уже познакомиться поближе. Позвольте представиться… Михаил Павлович Кузнецов, отставной подполковник интендантской службы, ныне пенсионер. Сегодня мне исполнилось шестьдесят лет.

Невысокий лоб перерезает одна глубокая поперечная морщина над носом и несколько продольных. Кожа на носу испещрена мелкими розовыми паутинками, очевидно, свидетельствующими о злоупотреблении алкоголем. Еще две длинные морщины очерчивают бледные губы, чуть более тонкие, чем хотелось бы. Хотя, кому хотелось? Мне все равно. Подбородок и скулы покрыты короткой седой щетиной. С сегодняшнего дня я перестал в обязательном порядке бриться по утрам. Не то чтобы надоело или времени много отнимает. Просто взял и исключил из расписания одну маленькую условность, хотя Петр Первый не одобрил бы такой вольности.

Шея нехороша. Лицо еще сгодится для жизни, а шея так покраснела от загара, что аж посинела, и пупырчатая кожа провисла складками, как у собаки.

Еще одна складка — на бледном животе. Когда я в одежде, про меня еще можно сказать, что я сохранил юношескую стройность. Если кому-то придет в голову говорить такие глупости. Это пока в одежде. А вообще-то тонкий жирок свисает на животе и немного по бокам.

Под животом свисает еще одна штука, формой и размерами, увы, мало напоминающая налитые упругим соком предметы, которые так любил рисовать один странноватый английский художник по фамилии Бердслей. Я легонько щелкнул его по кончику, не Бердслея, разумеется. И от этого прикосновения не побежал по жилам веселый ток, как могло бы случиться в юности, и не ударило в голову вино желания. И вообще рецепторы едва уловили панибратский жест. Но не надо паники. Механизм еще работает, иначе чем бы я привлек расположение Валентины Филипповны?

Валентина Филипповна поднялась под слегка меланхолический марш Алана Парсонса, который на новосибирском радио уже лет десять предваряет передачи «Микрофорума». Странно, что не раньше. Я допивал уже вторую кружку чая под бисквитный рулет и дочитывал статью во вчерашнем «Вечернем Новосибирске», когда перед моими глазами в узком коридорчике мелькнула и скрылась в туалете ночная рубашка в бледно-розовых зайчиках. Это уже почти как ритуал — я завтракаю, а она отправляет надобности, накопившиеся за ночь, причем довольно шумно. Отчего это новосибирские мастера архитектуры в жилых домах туалеты принципиально располагают рядом с кухнями? Школа такая. Интересно, кто у истоков стоял? Хотя у нас вообще квартиры такие, да и вся жизнь — все рядом с вонючим туалетом.

Даже развернутый на полную катушку голос Амира Нагуманова, читающего местные новости, не в силах заглушить интимных подробностей утреннего туалета моей подружки. Новости меня не интересуют, но надо же что-то делать. Я вообще-то человек не слишком впечатлительный, к тому же прошедший армейскую школу предельного натурализма, но к женщинам, даже таким, как Валентина Филипповна, вероятно, из-за пробелов в воспитании отношусь романтически.