— Симпатичный, — одобрила Аделаида.

— Как напугаем? — не понял я.

— Не знаете, что ли, как мертвецы пугают живых людей?

— Зачем пугать-то?

— Скучно же. Скоро и вовсе закопают. А потом мертвецы всегда пугают живых.

Вот новость! Никого я путать не собирался. Я еще не вполне оправился от потрясенья, вызванного собственной смертью, чтобы проказничать. Да и годы не те. Зато Аделаида, похоже, освоилась, хотя у меня и возникло впечатление, что напугать студента — для нее только предлог, а на самом деле ею управляют более важные мотивы.

Соскочив с каталки, она направилась к выходу. Я знал, что дверь заперта, но так же знал, что замки теперь не могут служить преградой для таких, как мы с Аделаидой.

Дверь отворилась, как по волшебству. В пустом коридоре Аделаида изменила походку. Теперь она двигалась, словно тряпичная кукла. Именно так ходят мертвецы-уроженцы Голливуда.

Паренек из лаборатории оторвался от книги… Появившуюся на пороге странную гостью, вероятно, можно было принять за пациентку, страдающую от бессоницы и разгуливающую по больнице то ли по лечебной надобности, то ли в поисках развлечений, может быть, даже и сексуального характера. Однако нет, у студента оказался наметанный глаз. Он сразу понял, в какую хреновую историю ему довелось вляпаться в самом начале медицинской карьеры. Натурально, преувеличиваю — мертвецы отличаются от живых, как красный сигнал светофора от зеленого. На лице несчастного отобразилась такая густая смесь растерянности и ужаса, как будто он увидел перед собой не обыкновенную девушку, хотя бы и мертвую, а по крайней мере саму смерть.

На мгновенье, равное вечности, в лаборатории повисла жуткая тишина. Для завершения картины Аделаида издала слабый рык. Студент не то ойкнул, не то икнул, подскочил, не сводя глаз с живого мертвеца, и, подвывая вполголоса, попятился к окну да так и вывалился наружу спиной вперед, словно комар из романа Пелевина. Раздался звон проломленного стекла. Хорошо, что первый этаж. Парень, наверное, ушибся и порезался, но не смертельно. Книжка хлопнулась на пол, и теперь можно было прочитать заглавие — «Общая гистология».

На звук разбитого стекла из приемного покоя выглянула медсестра. Увидев в коридоре мертвеца, дернулась, будто соприкоснувшись с горячим утюгом, и втянула голову обратно в привычный покой приемного покоя.

— Что там, Надюха? — насторожилась девушка за столом.

Набравшись решимости и вдохнув поглубже, Надюха еще раз осторожно высунулась наружу, но Аделаида уже успела вернуться ко мне на каталку…

Нет, не так все просто. Знаете, есть такие стереоскопические значки? Посмотришь с одной стороны — Шарик гонится за котенком, посмотришь с другой — крокодил отдыхает на пригорке с цветочком во рту. Две разные картинки существуют одновременно, как бы на одной плоскости. Вот и сейчас все вдруг поменялось во времени, замутненном туманом. Аделаида не выходила из комнаты. Студент, как ни в чем не бывало, лежа на кушетке, читает толстую «Гистологию». С чего я вообще взял, что это «Гистология»? Такого и слова-то нет. Разве что — глистология. Наука о глистах… И окно целое…

Никто никуда не выходил. Помрачение рассудка. Сон. В летнюю ночь. Нечто вроде короткого сна после смерти. Да и где это видано? Живые встречаются с живыми мертвецами разве что в перевернутом воображении какого-нибудь Квентина Тарантино. Так ему за это деньги платят, вот он и старается.

— Слушай… — нерешительно промямлил я. — Ты это…

Я хотел все же уточнить, было что-нибудь со студентом или нет. Но оказалось, что я спрашиваю уже совсем о другом. И это накрывает меня так же безнадежно, как ночь.

— Что?..

Что происходит? Завопить от омерзения? Но я не чувствую омерзения. Она тянется ко мне. Как это может быть? Скачка вспышек все безумней, и из-за стен надвигается гул, похожий на гул водопада и грома. Ее голая грудь, вымазанная йодом, касается, моей кожи. Конечно, никуда она не выходила, просто я оттягивал момент, когда нужно будет признаться себе в самом постыдном желании, какое только бывает на свете. Я ее хочу. Вожделею мертвое тело. Омерзительно. На ее животе я вижу рану, стянутую грубыми стежками. Пальцы ощупывают складки разреза и пытаются проникнуть глубже. Она стонет не то от боли, не то от бесконечного, как четыре океана, наслаждения. Вряд ли от боли. Разве можно ее хотеть?

Странно, что я не чувствую холода ее тела. Но ведь я сам остыл до температуры окружающей среды, потому и не чувствую. Сколько сейчас может быть? Градусов двадцать. Значит и во мне двадцать, и в ней. Я сам мертв, поэтому мое желание не столь омерзительно, как кажется на первый взгляд. Мы сливаемся в поцелуе, в котором нет ни вкуса, ни цвета, ни запаха, но он ломает плотину, сдерживающую желание. Гул водопада нарастает…

Во время спиритического сеанса жена вызывает дух недавно умершего мужа и спрашивает: «Ну, как ты там поживаешь?» Муж отвечает: «Ем, занимаюсь сексом, сплю, просыпаюсь, ем, занимаюсь сексом, сплю…» Жена: «Неужели ты попал в рай?» Муж: «Какой там рай! Я кролик в Австралии!»

Анекдот, но недаром ее зовут Аделаидой. Интересно, как выглядит секс мертвецов? Как у меня получится? Откуда возьмется эрекция, если нейлоновое сердце не клокочет, и кровь гниет в жилах, как вода в болоте?

Кажется, проблем не возникнет… Значит, эрекция происходит отнюдь не благодаря притоку крови, как учит физиология. Необходимым движением главного органа управляет чужая воля, а кровь — это отговорка.

А ведь с самого начала я знал, что это произойдет. Едва меня ввезли в комнату, а я уже знал, что я ее хочу. И получу.

Мы ложимся. Начинается эротический танец восьми змей — четырех ног и четырех рук. Каталка ведет себя неустойчиво, и это отвлекает от главного. Вспышки сливаются в сплошную пеструю ленту. Водопад все ближе. Или это надвигается самое ужасное землетрясение, какое только можно представить? Землетрясение в аду. За нашей дверью толпа людей. Они хотят войти. Перепуганный студент с порезанным лбом прячется за спины. В лаборатории разбито окно. Но я ничего не замечаю в громе адского совокупления… Кто может родиться от такой любви? Начинается извержение…

Такого со мной не случалось… даже не помню сколько лет. Как в анекдоте, откройте — поллюция. Впрочем, так далеко дело не зашло. Я проснулся как раз, чтобы легким усилием воли преодолеть подступившую эякуляцию. Увы, чтобы ее преодолеть, теперь мне достаточно легкого усилия. Чужая жизнь уже не рвется из меня, а лишь иногда слабенько напоминает о себе.

За зелеными шторами светится начинающийся день. Часы с кукушкой показывают пять тринадцать. Кроме кукушки, в часах живет петушок, синичка и… девушка. Я имею в виду, что это китайское приспособление, подаренное мне на день рождения в прошлом году, отзываясь на нажатие кнопки, объявляет время женским голосом, а вместо звонка в функции будильника кукарекает петух, кукует кукушка или свистит синичка. С этими часами связано одно забавное обстоятельство. По телевизору показывали штатовский жутик про крысу, пытавшуюся выжить из дома хозяев. В финале хозяин натягивает на себя бейсбольные доспехи, биту утыкивает гвоздями наподобие палицы и в ходе кровавого сражения убивает-таки тварь. Перед этим она мерзко визжит. Кроме меня дома никого не было, фильм закончился в первом часу ночи, я собирался спать и вдруг в квартире раздались те же неприятные скребущие звуки — как из фильма. Еще иногда похожим голосом жалуются трубы, но в тот раз подвывания явно не имели отношения к водопроводу или канализации. С замиранием сердца я отправился на разведку. Мне только биты не хватало. Включил повсюду свет, заглянул под диван, в шкаф и даже в унитаз и, наконец; добрался до кухни, где на подоконнике и открыл источник нечеловеческих излияний. Оказывается, в часах села батарейка, вот вместо милого деревенского кукареканья и выходили крысиные модуляции. Время — страшная штука. Замедляется — и петухи становятся крысами, ускоряется — и стройные девушки превращаются в жирных старух в розовых панталонах.