— Привет! Что новенького?

Ее голос прозвучал глухо, как из могилы, но артикуляция выглядела почти естественной. Глаза и вообще все лицо оставались неподвижными, и, кажется, язык не двигался, и лишь одни губы выстраивали слова.

Ничего себе вопросик дли начала!

— А у тебя? — растерянно переспросил я.

— Тоска.

— Почему?

Глупее я бы высказаться не мог.

— Ну, вы даете! — изумилась она. — Конечно, вам, наверное, лет сто, вам умирать не жалко, вы уже все на свете перепробовали. А я еще молодая.

Неужто я на сто выгляжу?

— Это точно смерть? — спросил я.

— А что же еще?

— Я думал, может, сон… Бред…

— Размечтались. Вы разве сами не чувствуете?

Разговор получался довольно странным. Не предполагал, что мертвецы общаются между собой столь непринужденно. Я думал, у них все гораздо торжественнее или чопорнее. Я думал, они изъясняются исключительно гекзаметром. Или просто рычат — когда нападают на живых. Все-таки со смертью не шутят.

— И что теперь? — спросил я.

— Теперь все. Конец.

Я ей поверил. Ведь она старше меня, в том смысле, что умерла раньше и, наверное, больше успела понять. Да я и сам догадывался, что это конец, а никакая не новая эра.

— А как же мы? — спросил я растерянно. — Что сейчас происходит? Ведь мы живые… Ну, не живые, но ведь чувствуем… И вообще… Двигаемся…

Я сделал попытку сесть, и она вполне удалась.

— А я почем знаю? Я не местная. Но думаю, это так… блуждающие токи. Фантомы. Остаток энергии…

Возможно, и это правда. В новом мире правдой становится любое последнее умозаключение. Но есть мысль, которая истинна при любом раскладе — не бывает ничего вечного.

А еще не исключено, что я не сижу, и рядом не стоит девушка, обернутая в простыню. Просто в моем умирающем мозгу бродит последний заблудившийся электрический импульс и, задевая нервные клетки, порождает фантомы, странным образом сочетающиеся с реальностью. Если бы еще кто-нибудь объяснил, что такое реальность… Туман будет сгущаться, а вспышки — терять краски. Уже сейчас остались только желтая и белая, и скачут, словно сердце спринтера. Может, на самом деле это бьется чья-то умирающая жизнь. Моя? Я еще успею почувствовать, как меня укладывают во вкусно и печально пахнущий гроб (такую же неизъяснимую печаль на меня наводит запах картофельных драников, которые пекла моя мама)… Ставят на край глиняной ямы, а потом наступает вечная ночь, ибо на свете нет ничего вечного, кроме ночи.

Еще я хотел спросить, кто из нас кому снится: я — ей или она — мне. Я являюсь остатком ее бреда, или она плутает в коридорах моего воображения? Но потом подумал: какая разница? Может, взявшись за руки, мы вдвоем путешествуем по сознанию некоего третьего субъекта.

— А может, и не конец, — неожиданно заключила она, оглядываясь на дверь.

— Как тебя зовут? — спросил я.

Она произнесла слово, которое я не то не расслышал, не то недопонял. Что-то вроде Аделаиды. По-моему, это город в Австралии. Странное имя для девушки из Новосибирска. Но переспрашивать не стал. Какая разница? Пусть будет как в Австралии.

— Всю жизнь в Африку хотела поехать, — захныкала она. — Вообще ничего в жизни не успела! Вот блядство!

Производя звуки носового шмыганья, она присела рядом со мной на освободившуюся часть каталки. При этом простыня вновь свалилась с ее груди. Поерзав, Аделаида восстановила порядок в одежде. Я больше не замечал неподвижности ее лица. Привык к неизменному выражению. У мертвых все, как у людей.

— Ничего там нет хорошего, — сделал я попытку ее утешить.

— Где? В Африке?

— Нет. В жизни. Все самое хорошее заканчивается в двадцать лет.

Мы помолчали. Я не знал, как ее утешить, что говорить. О чем вообще в таких случаях говорят?.. Мне-то самому жалко, что я умер? Сознание, если оно осталось, подсказывало, что жалко и грустно, но душа, местоположение которой я по-прежнему не мог определить, словно бы обернула эти чувства слоем ваты — чтобы не слишком кололись. И действительно, о чем жалеть?

— Что с тобой стряслось? — поинтересовался я.

— В каком смысле?

— В смысле, от чего умерла? Аппендицит?

Она усмехнулась неподвижным лицом:

— Почему обязательно аппендицит?.. А вам не кажется, что задавать девушкам такие вопросы бестактно?

Ух ты! При жизни бестактно спрашивать о возрасте, а теперь, значит, о причинах смерти… Вот уже и следа не осталось от ее прежней печали.

— А вы? — тут же переспросила она.

— Мне скрывать нечего. Я умер от пули в животе.

— Ого! Я так и думала, что не от старости. Может, вы вообще банкир? Крутой бизнесмен? Вас заказали?

— Я похож на банкира?

— Ну… Что-то есть.

Во мне было возникло искушение важно соврать насчет банкира, но тут я удивился: с чего вдруг перья распускаю? Нашел время, место и перед кем выпендриваться…

— Не… Какой из меня банкир? Банкир разве бы здесь лежал?

— А где бы лежал? В шикарном офисе? В сейфе своем? Смерть, она всех под одну гребенку…

— Э-э-э, не скажи. А как же девять кругов? Для каждого приготовлен свой круг. Не помню, кто придумал, но, наверное, не дурак. А кремлевская стена? Одни — в кремлевской стене лежат с привилегиями, а другие — на Клещихе. Знаешь, что там почва болотистая? Через два месяца тело в кисель превращается. Одним в могилу кладут молодую жену, табун лошадей и золотую саблю, а у других, наоборот, последние золотые зубы выдирают… Ладно, шучу…

Глупости какие-то. Нашел время для шуток.

— Ну а все-таки? Почему пуля? За что? Кто стрелял? Несчастный случай на охоте?

— Не помню, — признался я. — Все, как в другой жизни…

На самом деле Аделаиду вовсе не интересовали причины моей гибели. Так мне показалось.

— Что бы такое выкинуть напоследок? — пробормотала она, качая голой ногой.

— Например?

— Давайте студента напугаем?

— Какого студента?

Я обнаружил, что могу видеть или чувствовать сквозь стены. Справа по коридору на некотором отдалении от морга помещалось приемное отделение, где в данный момент дежурный врач мял бока жирной старухе в розовых панталонах до колен, чулках на резиночках и бледно-желтой застиранной комбинации… Старуха трепещала под пальцами, подвывая от боли. Складки на ее теле перекатывались, как морские волны. За обследованием наблюдали две женщины в белых халатах. Еще одна женщина помоложе, можно сказать девушка, за полированным канцелярским столом разговаривала по телефону… А слева и ближе к нам, в комнате, заставленной пробирками и баночками с бумажными наклейками, действительно, примостившись на кушетке, некий молодой человек в коротком халате читал толстую книжку. И тут же я понял, что давно вижу эту картину, но опять-таки не отдаю в том отчета.