Да и не хочу я больше касаться этого шара. Зачем? Чтобы вырасти, сделаться магом и стать таким, как Учитель? И всю жизнь потом дрожать перед тем, кто сильнее? Ведь у магов такая долгая жизнь! Нужно быть идиотом, совсем поврежденным в уме кретином, чтоб мечтать о тысячелетиях унижений! Тысячу лет напролет вылизывать чей-то вековечный сапог?! Спасибо, это не для меня!

Нет. Я никогда не коснусь шара. Никогда. Вот Ее я хотел бы коснуться…

Хорошим или плохим был мир, в котором жил Тенгере, но он был. А теперь он рухнул. Рухнул навсегда, безвозвратно, от него совсем ничего не осталось, ни крошечки целой… и растерянный мальчик, готовый вот-вот превратиться в юношу, одиноко сидел среди обломков.

Привычно подчиняясь приказу Учителя, он старательно, напоказ мыслил предписанные ему Зигером мысли: «Я несчастен… я очень несчастен… я не могу работать с шаром… я буду стараться… очень стараться… ради Учителя и Архимага… ради славы Ордена Черных Башен… я…»

Мысли эти были совсем нетрудными. Думать их было легко. Они были яркими, словно леденцы, и безвкусными, как бумага. Они не задевали сознания. Мысли, предназначенные для шпионов Архимага. Мысли напоказ. Мысли-щиты, под которыми дышало и билось живое, настоящее сознание. Сознание, которому было больно. Это всегда больно, когда рушится привычный мир. У привычного мира тяжелые обломки. Заденет таким — не отдышишься. А ведь он не один, этот злосчастный обломок. Весь мир — обломки, и как их не слепляй, не слепятся. А нового, непривычного мира, поначалу попросту не замечаешь. Может он и есть — для себя. А для тебя его нет, и все тут. Вот и кажется, что сидишь ты в абсолютной пустоте, и дышать тебе нечем.

Тенгере уже не помнил, просто не мог помнить все то хорошее, что связывало его с Учителем, демонами, крокодилом, самой башней, наконец. Он позабыл добродушно-веселые шутки демонов, их неуемное желание помочь, забыл долгие вечера с Зикером, наполненные невероятными сказками и фантастическими историями, забыл все то, что связывало его с башней — даже то, что, если исключить магический шар, Учитель подготовил из него великолепного мага. Ну, может не самого яркого, не самого грозного, но… одним словом, не пожалуешься.

Ничего этого Тенгере не помнил. Только обман. Предательство. Башня была местом, где его всю жизнь обманывали. Всю жизнь, слышите?! И… КТО обманывал?!! Разве есть у него человек ближе, дороже, роднее… Неужто родители, в раннем детстве запродавшие его Ордену со всеми потрохами и больше не интересовавшиеся его судьбой? Нет?! Не они?! Тогда — кто?! А тогда… никто. Потому что и нет у него больше никого. Совсем нет и никогда не было. А теперь и Учителя нет. То есть он, конечно, никуда не делся… но разве это он? Разве он мог бы такое сделать?

— Ишь, мается, бедняга, — шепнул демон Фарин, глядя на Тенгере в осколок магического зеркала.

— Страдает, — согласно кивнул демон Арилой, заглядывая ему через плечо.

— Уберите свои поганые хари! Из-за вас все! — в отчаянье выкрикнул Тенгере, почувствовавший магическое наблюдение.

Если бы не они, я не знал бы, что могу работать с шаром, а значит, не знал бы и того, что Учитель мне все врал. Что он нарочно делал все так, чтоб у меня ничего не получалось. А еще я не повстречал бы Ее… знать, что она есть — и не быть с Ней… лучше бы не знать о Ней вовсе. Проклятые демоны!

— Страдает! — вздохнул демон Фарин, пряча осколок магического зеркала. — Может, приведем ему ту девочку?

— Где мы ее возьмем? — удивился Арилой.

— А ты не узнал ее? — ответно удивился Фарин.

— С какой радости? Я ж ее никогда не встречал!

— Не встречал! — воскликнул Фарин. — Когда мы были сильными и жили наверху… помнишь, кто пришел нам на смену?

— Там такой не было, — пожал плечами демон Арилой.

— Ты никогда не отличался наблюдательностью, — укорил его демон Фарин. — Она еще не родилась, конечно, но если как следует присмотреться к беременной богине, вполне можно догадаться… Впрочем, я, наверное, пристрастен.

— Дочь Богини Любви! — припомнил Арилой. — Она точно была беременна. Ожидали девочку. Отец неизвестен. Помню, там у них из-за этого был страшный шум.

— Отец известен, — вздохнул Фарин. — Я — отец.

— Ты?! Так эта девочка… твоя дочь? — ошалело пробормотал Арилой.

— Моя, — кивнул Фарин. — И внучка нынешней Богини Любви.

— Но… как так вышло, что… — Арилой, смутившись, осекся.

— Как вышло, что дочь Богини Любви полюбила меня, Арилой? Не знаю, — Фарин печально усмехнулся. — Есть, наверное, что-то притягательное в изгнанниках…

— Я этого не заметил, — пожал плечами Арилой.

Полы в комендатуре блестели, как никогда. А разве может быть по другому, если их такой великий воин и полководец натирать берется? Каждая досточка пола сияла, словно королевский гвардеец в парадном строю. Они даже выглядеть стали несколько более прямыми и молодцеватыми. Король всея Оннера старательно делал вид, что он ничем не отличается от Господина Военного Коменданта — и это ему удавалось. Скипетр был до времени упрятан в сейф. Посты стояли где положено, службу несли исправно — все, как всегда.

Великий Полководец Санга Аланда Линард был принят на работу уборщиком. Для этого даже повод нашелся: все больше и больше военных частей покидали Денгер, а значит, вся полнота власти и сопряженная с ней ответственность ложились на плечи Господина Коменданта и его бойцов — где уж тут самим полы натирать, успеть бы весь город обегать!

В результате Санга Аланда Линард мог находится рядом, не вызывая подозрений. А вот комендантский взвод существенно поредел. Часть разведчиков была отправлена в разные концы бывшего Оннерского Союза с заданиями особой важности. Оставшимся приходилось трудиться за двоих, если не за четверых, однако никто не роптал. Трудиться за четверых для разведчика — дело привычное.

После происшедших недавно столь ошеломительных событий настроение воцарилось самое что ни на есть обыденное и скучное. Войсковые соединения королевства Рон одно за другим уходили из города. За ними тянулось пестроцветное охвостье разного рода наемников, скрипели обозы с провиантом и оружием, окраинами пробирались разноплеменные и разновеликие банды и бандочки, которые воевали против всех и нанимались на службу к кому попало. Все это, как песок меж пальцев, высыпалось, вытекало, укатывалось прочь — туда, где гремели бои, где воины и маги сходились в смертельных поединках, туда, где насмерть стояли защитники Джанхара. Денгер оставался. Пустой, скучный и тихий. Когда-то в нем шумно бродила торговая жизнь. Теперь ее не было. Какая торговля, когда такая война? Чем торговать, когда все захвачено? Да и зачем это делать, если все равно все отберут? Не те, так эти. Не другие, так третьи. Зачем? Прячь, если чего есть, и делай вид что ничего нету! Простая такая истина.

Это было время, когда хорошую одежду выворачивали наизнанку и на совершенно целые места клали большие неаккуратные заплаты. Это было время, когда тончайшие шелка заплатывали мешковиной, а первые красавицы перед тем как выйти на улицу мазали лица сажей. Впрочем, они нечасто выходили на улицу — все равно ходить было некуда.