– Да, – ответил Коллинз. – Нам здесь слышно.

* * *

Приближалось время рождественской телетрансляции; Борман, Ловелл и Андерс летели над обратной стороной Луны. Закончился седьмой виток, во время которого Ловелл и Андерс по большей части спали, затем восьмой. Теперь до восстановления связи с Землей и начала передачи оставалось меньше 15 минут, а экипаж по-прежнему не очень четко представлял себе, чем занять эфирное время.

Джулиан Шир изначально пообещал, что передача продлится шесть или семь минут, однако в полетном расписании на это отводилось не менее 20. На последние несколько минут был определенный план, однако у астронавтов из-за сплошной занятости не очень-то хватало времени подумать, чем они будут развлекать такую огромную аудиторию.

– Надо придумать что-то подходящее, – сказал Борман, пока Андерс доставал камеру и настраивал ракурсы. На случай, если остальные двое запамятовали, он добавил: – Слушателей будет больше, чем у любой известной личности в истории.

И поскольку у Ловелла с Борманом не нашлось полезных идей насчет того, чем занять такую массу людей, Борман предложил:

– Давайте каждый расскажет о чем-нибудь одном, что поразило нас больше всего из увиденного, и опишет это.

В ответ последовала тишина.

– О’кей? – спросил Борман.

Остальные двое пожали плечами, и вопрос был решен.

Когда экипажу оставалось пройти последние километры над невидимой стороной Луны, в нью-йоркской студии вышел в прямой эфир Уолтер Кронкайт. В отличие от астронавтов, которые не знали, чем занять эфирное время, Кронкайт с его многолетним опытом работы на камеру легко заполнял время разговорами, дожидаясь возобновления связи с космическим кораблем.

– «Аполлон-8» совершает девятый, предпоследний виток вокруг Луны, – начал он. – Астронавты по приказанию командира Фрэнка Бормана отменили оставшиеся пункты полетного плана, кроме финальной телевизионной передачи, которая начнется уже совсем скоро. Астронавты устали, и им нужен отдых перед важным маневром, который выведет их на обратный путь к Земле завтра рано утром.

Хьюстонский ЦУП объявил, что принял сигнал с корабля. Однако первые две минуты он был неустойчивым, и лишь потом к базовой телеметрии добавились голоса и изображение.

Это было даже к лучшему, поскольку экипаж корабля явно оказался не готов к выходу в эфир. Борман, сидя в своем кресле, возился с ручкой ориентации корабля и старался сделать так, чтобы лунная поверхность попала в кадр. Андерс пытался нацелить в сторону Земли антенну с высоким коэффициентом усиления и настраивал системы связи на своей части приборной панели.

– Надо поднять нос повыше, Фрэнк, – сказал он. – Либо нос вверх, либо повернись вправо.

– Сделаю и то и другое, – ответил Борман.

Разворачивая корабль одной рукой, другой он взялся за телекамеру, надеясь поймать нужный ракурс. Через секунду в видоискателе появилось четкое изображение лунной поверхности.

– Вот она! – объявил он.

– О’кей! – ответил Андерс.

– Надо же! – воскликнул Борман.

– Хорошо видно? – спросил Ловелл.

– Да!

– Значит, держи камеру как есть, – предупредил Ловелл. – Держи камеру.

В наземной студии Кронкайт продолжал вещание:

– Мы все с нетерпением ждем второй демонстрации видов Луны с высоты в 110 км, когда космический корабль движется над лунной поверхностью на скорости в 16 сотен метров в секунду. – Опытный ведущий хорошо знал, что имена и цифры отлично добавляют веса любым словам, произносимым на публику для заполнения эфирного времени. – Голос, который будет говорить с экипажем «Аполлона-8», принадлежит астронавту Кену Маттингли, он выступает в роли так называемого «капкома».

Наконец появились звук и изображение, экраны в ЦУП, в нью-йоркской студии и в миллиарде домов по всему миру вновь заполнила Луна.

– Хьюстон, как там в телевизоре? – спросил Андерс.

– Ясно и четко, – ответил Маттингли.

– Выглядит нормально?

– Отлично.

Борман, удовлетворенный ответом, начал:

– Это «Аполлон-8», прямая трансляция с Луны. – Его голос, проходящий сквозь почти 400 000 км пустоты, казался более высоким и гнусавым, чем на самом деле. Однако он был сильным и устойчивым, как и несущая его волна. – Билл Андерс, Джим Ловелл и я провели предрождественский день за экспериментами, фотосъемкой и включениями двигателей нашего корабля для разворотов. Сейчас мы последуем тому же, чем занимались весь день, и покажем вам стадии лунного заката.

В эфире затрещали помехи, однако изображение осталось четким, и Борман продолжил запланированный экипажем рассказ:

– Луну мы все воспринимаем по-разному. Для меня она символ большой пустыни, неприветливого образа жизни, пустого пространства. Она выглядит как нескончаемые долины пемзы, и здесь уж точно не захотелось бы жить или работать. Джим, а ты о чем больше всего задумывался?

– У меня мысли очень схожие, – ответил Ловелл. – Огромность и пустынность здесь поразительны, и из-за этого осознаешь то, что есть на Земле. Земля отсюда кажется большим оазисом в огромной космической пустоте.

– Билл, а ты что думаешь? – спросил Борман.

– Я думаю, что меня больше всего впечатлили лунные восходы и закаты, – сказал Андерс, верный своей роли фотографа. – Они особенно подчеркивают суровость ландшафта, а длинные тени выделяют рельеф, который трудно увидеть на очень яркой поверхности, над которой мы сейчас пролетаем.

Пилоты, которых попросили быть поэтами, очень старались соответствовать такому заданию и вполне сносно с ним справились. Однако именно Андерс – профессионал при исполнении – высказался наиболее естественно для своей миссии, и Борман с Ловеллом это знали. Поэтому до конца трансляции они следовали негласному решению играть в открытую и попросту описывать то, что видят.

– Сейчас мы приближаемся к Морю Смита, небольшой области плоского типа, покрытой темным ровным материалом, – сказал Андерс.

– То, что вы видите за Морем Смита, – это кратеры Кестнер и Гильберт, – прокомментировал Ловелл.

Андерс добавил:

– Горизонт здесь очень-очень четкий. Небо совершенно черное, а Земля, то есть Луна, простите, – мгновенно поправился Андерс, – очень светлая.

Луна внизу, Земля в небе – чтобы к такому привыкнуть, требовалось время.

Зрители вновь увидели Болото Сна, моря Спокойствия, Изобилия и Кризисов. А затем корабль наконец приблизился к тому, что довольно зловеще называлось лунным терминатором – ровной, четкой линии на лишенной воздуха Луне, где дневной свет мгновенно сменялся ночью без всяких промежуточных оттенков солнечного света в атмосфере, делающих земные восходы и закаты такими долгими и постепенными. Особенность терминатора, впрочем, заключалась в том, что он мог быть двояким: либо таяние света, либо его наступление – все зависело от того, стоишь ли ты в тени, глядя на солнце, или стоишь на солнце и смотришь в тень. У Бормана на этот счет было четкое предпочтение.