другу, стоит лишь им заспорить о социальном устройстве, политике, религии, даже если они до этого момента были почти похожими, становятся непримиримыми врагами? Ведь до этого разговора всё было так хорошо? Может, всем надо запретить, под страхом лишения нас чего-то дорогого, вообще даже разговаривать по этому поводу? Почему непреодолимая вражда начинается, когда мы разговариваем об общественном устройстве, государствах, политических партиях, национальностях, вере? Мы желаем своим противникам в этих случаях смерти и только смерти. Мы готовы разорвать их голыми руками, как вчера был разорван железный сейф Сашей «Малышом». А ведь для рождения каждого из нас ни государство, ни партия, ни религия усилий не приложили. Мы появляемся на свет без их участия. Родители – да! Они старались, мучились, рожали, растили. А эти, другие… Они присоединились потом. Одни сказали: «Мы отвечаем за тело», другие сказали: «А мы отвечаем за душу…», а кто-то – за всё сразу. Например, у нас, в Советской стране, и жизнь, и душа принадлежат партии. Именно она научилась рассказывать нам о правилах так красиво и убедительно, что поспорить с этим никому из нас до сих пор не удалось… Партийные начальники или кто там ещё, внушили нам, что всё происходящее в душе, – это на генетическом уровне! Нет, извините! Это всё – приобретённое с помощью общества, воспитателей и школы. Ни генетика, ни сам человек отношения к этому не имеют. Это они, наши идеологи-воспитатели, внушили нам ненависть к чужому и противоположному! Противоположному – в вере, к противоположности в социальном и государственном устройстве. Если ты не таков, ты имеешь право только на одно – умереть! А если ты думаешь не так, как тебе предписано, ты – изгой.

С такими нехорошими мыслями, наверное, приходящими от усталости, напряжения, а может быть, просветления перед чем-то необычным, мы подкатили к Дому культуры.

Всё происходило здесь так же, как и вчера. Несмотря на ранний час, два седоволосых человека сидели на продавленных стульях около входа, попивали чай из маленьких стеклянных чайных стаканчиков. Их глаза опять, как и вчера, стали расширяться всё больше и больше от стремительного приближения разношёрстной толпы людей с автоматами и гранатомётами… Правда, в этот раз они успели вскочить и поднять руки вверх. По их глазам невозможно было понять, ждали они нашего появления или…

– Ага! Привыкают к нам, – успел я обронить фразу бегущему рядом Инчакову, когда они вскочили с поднятыми руками.

– Точно! А директор при виде нас… начнёт сам сейф ломать…

В помещениях Дома культуры, кроме неприветливого человека, который оказался заместителем директора, никого больше не было. В его кабинете, который раньше был директорским, а теперь по праву наследования принадлежал ему, сиротливо стоял в углу тот же самый, сморщенный от нашего с ним знакомства, сейф.

Такое же кислое, сморщенное лицо было и у новоиспечённого начальника. В этот раз, хорошо зная маршрут к запасному выходу, я с частью людей первоначально кинулся именно по этому пути. Дверь оказалась закрытой, но не на замок, а заваленной или припёртой с противоположной стороны. Пока провозились пытаясь сначала безуспешно выбить её, а потом – всё же пришлось через окна выйти, чтобы дверь освободить от приваленной к ней уличной скамейки, – прошло время. Если кто-то и успел юркнуть в это отверстие, под названием запасной выход, то догнать его уже было невозможно. Убежать отсюда, в эту дверь, за минуту двести человек не могли уж точно…

– Что происходит? Почему нас сюда гоняют? Кому это надо? – сыпал вопросами Кшнякин. – Что это за ерунда такая? Я впервые такое руководство вижу… Неужели конец?

Опять по телефону и радиосвязи сообщили: «Находимся на месте! В Доме культуры, кроме работников учреждения, посторонних людей не обнаружено. Признаков совершения преступлений в соответствии со статьёй УК Азербайджанской ССР[101] не обнаружено. Сообщите наши дальнейшие действия. Розин».

Вчера ночью, после приезда, один из наших офицеров специально проштудировал и выписал статьи уголовного кодекса, чтобы точно знать, как сказал Розин, чем мы теперь занимаемся. Поэтому доклад был, что называется, с подтекстом…

Пока там, «наверху», принимали решение, мы, опять заняв круговую оборону, болтались внутри здания. В этот раз, случайно или нет, сам ли я искал повода, но у меня завязался разговор с новым директором Дома культуры. Это был мужчина около сорока пяти лет, который, в отличие от подобострастного поведения вчерашнего начальника, был настроен куда более агрессивнее и решительнее в связи с нашим появлением. Он не стеснялся в выражениях и в оценках сегодняшних событий. В отличие от вчерашнего директора, он очень грамотно и даже изысканно говорил на русском языке.

– Вы думаете, это само собой разрешится? – начал он разговор о событиях в городе. – Нет! Не рассосётся, потому что причина – не на поверхности… Это результат ошибки национальной политики за все годы Советской власти, а может, даже и больше… Посмотрите, уважаемый, – обращался он ко мне как к своему оппоненту, – всё происходящее говорит, что события в Сумгаите – это акция, специально подготовленная и спланированная армянскими националистами и центром в Москве. Почему это Горбачёв на следующее утро после погромов в Сумгаите даёт обещание делегации из Армении решить вопрос в пользу Армении? Ведь это он сказал: «Под сегодняшним контролем произойдёт маленький «ренессанс» для Нагорного Карабаха». Ведь вы же сами это в центральных газетах написали…

– Что сказал? Ренессанс? – спросил я. До этого историю о приезде армянской делегации к Горбачёву я ещё не слышал. – Может, он хотел сказать «реверанс»?..

– Да какая разница в слове? Хотя часто над его выражениями даже мы, азербайджанцы, смеёмся… Смысл в том, что он поддержал позицию одной из конфликтующих сторон. Он не имел права этого делать. Чтобы разжечь любую тлеющую точку межнационального конфликта, надо занять сторону одной из противоборствующих сторон или даже просто высказаться, что, мол, эти правее тех и – всё, можно уходить. Считай, что бензина подлил в костерок. Так будет полыхать, что отходи и грейся…

– Если бы Горбачёв этого не заявил, то митинг в Ереване на Театральной площади, который насчитывал около полумиллиона человек, – снёс бы на своём пути всё, – ответил ему за меня Инчаков. – А так это заявление генерального секретаря успокоило митингующих, и люди разошлись…

– Знаете… – возразил директор, – может, там люди и разошлись. Не знаю. Зато здесь собрались! Это заявление навсегда оторвало народ Азербайджана от этого самого генерального секретаря…. Такое мог заявить только человек, который продумал, что произойдёт дальше. Я всё-таки далёк от мысли, что он ну… извините, – дурак… Я теперь живу с мыслью: «Ему не нужны азербайджанцы!» А если ваш КГБ