– Может, пока не стоит разгружаться? Валерий Витальевич! – обратился Инчаков к Розину. – Сходим в штаб, получим новую задачу и поедем дальше. Что через всё здание с вещами таскаться?

Розин посчитал идею правильной и, взяв меня с собой, пошёл в штаб. Остальные остались в автобусах. Так же работала печка для сжигания документов, носились сотрудники с красными от недосыпания глазами. Многие из местных были даже небритыми. Всего неделю назад неопрятно одетого или небритого сотрудника увидеть здесь было просто невозможно. Дисциплина в центральном аппарате КГБ Азербайджана всегда была на очень высоком уровне. А теперь на красивых лицах оперов проглядывала чёрная щетина, особенно проявлявшаяся именно на этих лицах какой-то обречённостью и запущенностью. Мне, когда мы выходили из автобусов, столкнувшись с группой молодых сотрудников, почудилось, что они избегают смотреть нам в глаза. Несколько офицеров, которые тоже куда-то спешили, почему-то отвели взгляды и, проходя мимо нас, смотрели в землю. А ещё неделю назад при виде нас они улыбались. Ещё неделю назад они верили в то, что всё будет хорошо. Что это? Почему? Неужели они считают себя виноватыми в происходящем сегодня? Или виноваты мы, что приехали сюда и мешаем им работать? Или, может быть, как местные, они знают ответы, которые ещё не понятны нам? Неужели мы с ними уже не коллеги? Что произошло за последние недели или месяцы, а может, за последние годы? Неужели плоды перестройки настолько пагубны и вредны, что разрушают систему изнутри? Но ведь Горбачёв, наш обожаемый и любимый генеральный секретарь, предать нас не может. Он, наконец, такой открытый и близкий к народу, так убедительно и красиво говорит. Мы верим ему. Мы готовы умирать во имя дела партии. Партия для нас – святое! Партия подвести не может!

В кабинете у высокого начальства Розин рассказал об итогах нашей поездки. Я стоял рядом и слушал доклад шефа. Невысокий человек, в отличие от рядовых сотрудников, выбритый и выглядевший свежо, выслушав доклад, разрешил всем отдыхать:

– Ждите очередных команд, – сказал он напоследок. Я ждал от него хотя бы каких-то пояснений, что мы делали в Доме культуры завода. Но никаких комментариев не последовало. Почему? Что: он не знает или он не считает нужным говорить об этом нам? Розин отпустил меня, чтобы я передал команду ожидающим в автобусах людям, а сам остался что-то обсудить в штабном кабинете. Не хотят говорить при мне, подумал я, когда шёл по коридору… И не надо!

Когда через полчаса Розин вернулся в наши «спальни», первым делом он сказал:

– Первая группа, на выезд! Через десять минут сбор в автобусе…

За это время, пока не было шефа, мы успели притащиться с вещами из автобуса, переодеться в подобие полуспортивной «домашней» одежды, умыться под единственным краном в туалете на нашем этаже и достать сухпаёк и остатки варёной колбасы из-за окна, чтобы перекусить… Как раз в этот момент пришёл шеф.

Сказать, что слова командира меня «достали», это значит ничего не сказать. Ну, я, как и все мы, понимал, что причина здесь не в Розине, – его внутреннее состояние было под стать нашему… Его вообще достаточно трудно было вывести из себя. Никто и никогда не видел, чтобы он ругался, тем более матерился. А здесь он выдал такую фразу, что я так быстро засобирался к автобусу, что конец его предложения не слышал, потому что был уже в пути… В автобусе он, догнав нас, сказал:

– Выезжаем с местным оперработником на очередное задержание… он сейчас подойдёт, – и в качестве пояснения добавил: – Я попросил, чтобы работник показал мне документы из суда и прокуратуры, подтверждающие санкцию на задержание или арест и проведение обыска… Он пошёл за документами к руководству.

Розин первым из нас тогда обратил внимание на эту сторону вопроса. Вначале, выезжая для проведения каких-либо операций по распоряжению руководства Комитета республики, тем более в присутствии руководства из Москвы, мы, естественно, таких вопросов никогда не задавали. Мы даже не могли предположить возникновение необходимости постановки вопроса о… – как это теперь говорят, – «о легитимности» отдаваемых приказов. Законность происходящего для нас была несомненна. И вдруг такой вопрос… Что? Неужели у Розина возникли подозрения в том, что мы делаем что-то не так? А Валерий Витальевич, как будто бы чувствуя наши мысли, проговорил:

– Антисоветские выступления, попытки вооружённого сопротивления… Всё это понятно, но… Любые следственные действия должны происходить по закону. Нельзя хватать и тащить человека только лишь потому, что кому-то что-то показалось – и командир отвернулся к окну, показывая, что сказал всё.

Долго ждали опера, который появился с папкой документов под мышкой.

– Ну, что у вас? – спросил Розин. – Покажите постановление следователя прокуратуры…

– Нет! У меня его нет, – сказал местный офицер. – Я же не следователь. Я оперативный сотрудник. Моё дело – информация… Свободных следователей нет…

Повисла напряжённая тишина. Мы старались не вмешиваться в этот разговор, понимая, что происходит что-то очень важное в тех наших взаимоотношениях, которые выстраиваются в событиях уже новой страны. Мы понимали, что события не должны происходить так, как происходят сегодня. А Розин, как более опытный и умудрённый, раньше всех нас ещё и почувствовал ту угрозу всем нам, бесшабашно кидающимся на выполнение приказов, которая грозила бы тяжкими последствиями любому, нажми мы хоть раз на курок, ранив или убив кого-то. Мы, из-за веры в справедливость любых решений руководства, были ещё далеки от понимания сути этой проблемы. Розин первым, по крайней мере при мне, вслух задал этот вопрос.

Ничего не объясняя, командир резко встал и выскочил из автобуса, бросив на ходу короткую фразу:

– Ждите!

Прошло минут тридцать, когда он вернулся. Видно было, что разговор с руководством состоялся, а мы все и без объяснений поняли, что он направился именно к начальству. Вернувшись, Валерий Витальевич был белый, как стена. И опять, ничего не объясняя, скомандовал водителю:

– Поехали!

Автобус тронулся, все уставились в окна, чувствуя какое-то неловкое состояние из-за того, что Розин там не получил внятных ответов. Валерий Витальевич молчал. Слов и объяснений со стороны командира не было. Но каждый из нас знал, что ответа у «высокого» начальства на правильный и обоснованный вопрос нашего командира не поступило, поэтому и Розину сказать было нечего. Это молчание дало нам ещё раз возможность задуматься: «Что происходит? Кто же принимает такие решения, которые не соответствуют той нашей, бесспорной для нас социалистической законности?» Странно, ровно час назад я был абсолютно уверен в правильности любого своего поступка, совершаемого здесь. А сейчас