После того как Боденштайн и Пия не застали профессора Кальтензее в Доме искусств, они поехали назад в комиссариат. Остерманн встретил их новостью о том, что прокурор счел основания недостаточно убедительными, чтобы дать разрешение на проведение криминально-технического исследования автомобилей Новака.

— При этом Новак во время убийства находился на месте обнаружения трупа! — сказала нервно Пия. — Кроме того, один из его автомобилей видели перед домом Шнайдера.

Боденштайн налил себе чашку кофе.

— Есть новости из больницы? — поинтересовался он. С раннего утра перед дверью палаты Новака дежурил полицейский, который фиксировал каждого посетителя и время визита.

— Утром там была его жена, — ответил Остерманн. — В обед приходили его мать и один из сотрудников.

— Это все? — Пия была разочарована. Дело вперед не продвинулось.

— Зато я получил массу информации о фирме KMF. — Остерманн стал рыться в своих документах, пока не нашел нужную папку. — Ойген Кальтензее в тридцатые годы одним неделикатным, но в те времена популярным способом завладел фирмой своего шефа-еврея, когда тот, распознав приметы времени, покинул со своей семьей Германию. Он использовал изобретения прежнего владельца для оборонной промышленности, распространил их на Востоке и заработал состояние. Как поставщик вермахта, Кальтензее был членом НСДАП и одним из крупных спекулянтов, нажившихся на военных поставках.

— Откуда ты это знаешь? — перебила восхищенная Пия своего коллегу.

— Был процесс, — ответил Остерманн. — Бывший владелец-еврей Йозеф Штайн после войны потребовал вернуть ему фирму. Будто бы Кальтензее подписал заявление, что в случае возвращения Штайна он должен вернуть фирму ему. Конечно, это заявление не нашли, было заключено мировое соглашение, и Штайн получил доли в фирме. Все это тогда громко освещалось в прессе, так как, хотя Кальтензее на своих восточных предприятиях, по достоверным сведениям, эксплуатировал узников концентрационных лагерей, с него сняли вину и он не был осужден.

Остерманн довольно улыбнулся.

— Я нашел бывшего прокуриста[28]фирмы KFM. Пять лет тому назад он вышел на пенсию и не очень хорошо отзывался о Вере и Зигберте Кальтензее, так как они его довольно бесцеремонно уволили. Мужчина досконально знает всю эту лавочку и рассказал мне все в мельчайших подробностях. В середине восьмидесятых годов фирма обанкротилась, что привело к тяжелым последствиям. Вера и Зигберт хотели иметь большее влияние и начали плести интриги против Ойгена Кальтензее, который в ответ на это изменил структуру фирмы. Он составил новый устав компании и распределил голосующие доли по собственному усмотрению между отдельными членами семьи и друзьями. Фатальное решение, которое вызвало конфликт в семье, продолжающийся до сегодняшнего дня. Зигберт и Вера получили по двадцать процентов, Элард, Ютта, Шнайдер и Анита Фрингс — по десять процентов, Гольдберг — одиннадцать процентов, Роберт Ватковяк — пять процентов и дама по имени Катарина Шмунк — четыре процента. Прежде чем Кальтензее смог повторно изменить этот устав, он споткнулся на лестнице в подвале и упал вниз, сломав себе шею.

В этот момент зажужжал мобильный телефон Боденштайна. Это была Катарина Фахингер.

— Шеф, у меня хорошие новости! — воскликнула она.

Оливер сделал Остерманну знак, чтобы тот минуту подождал, и стал вслушиваться во взволнованный голос своей самой юной сотрудницы.

— Очень хорошо, фрау Фахингер, — сказал он наконец, закончил разговор, поднял глаза и довольно усмехнулся. — Теперь мы получим ордер на арест Новака и постановление на обыск в его фирме и квартире.

23 августа 1942. Этот день я не забуду никогда в своей жизни! Я стала тетей! Какое волнительное событие! Сегодня вечером, в четверть одиннадцатого, Викки родила здорового мальчика — и я при этом присутствовала! Все произошло очень быстро, хотя я всегда думала, что это длится часами. Война уже так далеко, но так близко! Элард не получил фронтовой отпуск, он в России, и мама весь день молится, чтобы с ним ничего не случилось, не в этот день! После обеда у Викки начались родовые схватки. Папа послал Швиндерке в Добен за фрау Вермин, но она не смогла прийти. У жены крестьянина Крупски в Розенгартене уже два дня продолжались схватки, а ей уже почти сорок! Викки вела себя очень мужественно. Я восхищаюсь ею! Это было страшно и одновременно восхитительно! Мама, Эдда, я и фрау Эндрикат справились с этим и без фрау Вермин. Папа открыл бутылку шампанского, и они выпили вместе с Эндрикатом — два деда! Они были уже достаточно навеселе, когда мама показала им ребенка. Я тоже подержала его на руках. Это кажется удивительным, когда представляешь себе, что из этого существа с крохотными ручками и ножками когда-то вырастет высокий, сильный мужчина! Викки назвала его в честь моего и своего папы — Хайнрих Арно Элард, хотя Эдда сказала, что, по крайней мере, второе его имя должно быть Адольф. По этому поводу два деда выдавили от умиления пару слезинок и опустошили еще одну бутылку шампанского. Когда фрау Вермин наконец пришла, Викки уже покормила ребенка, фрау Эндрикат его вымыла и запеленала. А я буду крестной! Ах, жизнь приносит столько волнений! Маленький Хайнрих Арно Элард оставался совершенно равнодушным, когда папа на полном серьезе объяснял ему, что однажды он станет хозяином поместья Лауенбург, и потом он плюнул ему на плечо. Как мы смеялись! Чудесный день, почти как было раньше! Как только Элард получит отпуск, мы устроим крестины. А скоро будет и свадьба! Тогда Викки действительно станет моей сестрой, хотя мы уже сейчас стали лучшими подругами, каких только можно себе представить…

Томас Риттер наклеил желтый листок между страницами дневника и потер воспаленные глаза. Это было невероятно! При чтении он погрузился в давно ушедший мир, мир молодой девушки, которая, оберегаемая от всего, выросла в большом родительском поместье на Мазурах. Одни эти дневники уже содержали материал для прекрасного романа, реквием по потерянной Восточной Пруссии, ничуть не хуже, чем Арно Сурмински или Зигфрид Ленц. Молодая Вера подробно и очень внимательно описывала страну и людей и политическую ситуацию с точки зрения дочери владельца поместья, родители которой потеряли двоих сыновей на Первой мировой войне и с тех пор уединились в восточно-прусском поместье. Они критически подходили к Гитлеру и нацистам, но все же терпеливо отнеслись к тому, что Вера и ее подруги Эдда и Викки вступили в Союз немецких девушек. Очень увлекательно описаны поездка молодых девушек с их группой, представлявшей Союз, на Олимпийские игры в Берлин, пребывание Веры в швейцарском интернате для девочек, где ей так недоставало ее подруги Викки. Когда началась война, старший брат Веры Элард воевал в люфтваффе и, благодаря своим успехам, быстро сделал карьеру. Особенно трогательным было развитие любовных отношений Эларда и Викки, дочери управляющего поместьем Эндриката.

Почему только Вера была так решительно против того, чтобы в первых главах своей биографии рассказать о юношеских годах, проведенных ею в Восточной Пруссии? В конце концов, она не сделала ничего, за что могла бы стыдиться, за исключением, может быть, своего участия в Союзе немецких девушек. Но именно в поместье, где все знали друг друга, в те времена было совершенно невозможно выйти из Союза, не обретя неприятности. Риттер читал все дальше и постепенно понимал, почему эти воспоминания Вера скорее сожгла бы, нежели допустила, чтобы они попали в руки кого-то постороннего. На фоне того, что Томас узнал в прошлую пятницу, эти дневники являли собой взрывчатку в чистом виде. В процессе чтения он постоянно делал записи и мысленно переделывал первые главы своей рукописи.