мазовецких князей, охранял свою землю, на чужую не покушался, дабы наслаждаться миром.

Епископ Збышек и многие из сенаторов были на его стороне, хотя раньше, наверное, не поднимали бы за него голос, чтобы наследство после брата не казалось преемственным.

Только многим не нравилось то, что с Кейстутовичем нужно было договориться тайно и избавиться от узурпатора втихаря, предательством. Для этого дядя королевы Симеон был на руку как посредник. Они должны были согласиться на то, чтобы Свидригайллу каким-либо либо образом свалить и выгнать.

Первый раз упомянул о Сигизмунде Кейстутовиче сам Ягайлло, но для тех, кто его знал, было явным, что эта мысль пришла к нему не сама собой, потому что неблагодарного Свидригайллу он всегда любил, имел к нему слабость и, даже намереваясь его сбросить, бормотал, что ему придёться что-нибудь выделить на Руси.

Збигнев Олесницкий, а с ним другие угадали в этом совет королевы. Эту идею приняли, но, несмотря на то, что она была хорошей, от того, что вышла от Соньки, свидетельствуя о её влиянии, она многих плохо к ней расположила.

Враги росли вместе с мощью и влиянием, которое она каждый день себе приобретала. Это не была уже боязливая Сонька первых дней, незнающая страну и людей, среди которых должна была жить, а женщина, проверенная несчасчастьями и страданиями, закалённая борьбой, сильной воли, мать, стоящая у колыбели своих сыновей, заботливая об их правах.

Клевета, оружие завистников, лилась на отважную женщину со всех сторон, хватаясь за всякие предлоги, как во время бури текут потоки по большим норам и расселинами, вырывая землю и прокладывая себе новые дороги.

Корибут и чешские гуситы, которые приехали в Краков для обсуждения христианской правды, разгромленные и изгнанные Олесницким, во мнении враждебных имели Соньку тайной опекуншей и советницей.

Когда Ягайлло тянул с выступлением и походом против Свидригайллы, чтобы отобрать Волынь, неосведомлённые о том, что делала королева, приписывали ей задержку, хотя она поддерживала Сигизмунда.

Это был год воин и поражений, потому что на помощь обезумевшему Свидригайлле бросились все враги Польши.

Уничтожение, пожары, убийства и грабёж распространялись вокруг. Старый король воевал на Руси, Сонька бдила в Кракове.

Чашу горечи, которая была ей предназначена, она ещё не испила до дна.

В том же королевском замке, рядом с детьми Соньки, скрывалась Ядвига, эта внучка Казимира, на которую ещё были обращены глаза всех расположенных к Пястам.

Несмотря на сердечную доброту и расточительность, Ягайлло всех сердец себе купить не мог. После двадцати лет царствования в нём по-прежнему видели чужака, узурпатора… Некоторые до сих пор называли его язычником, королеву прозывали Русинкой, скучали по дряхлым Пястам.

Хотя обручение старшей дочки, Ядвиги, с Фридрихом Бранденбургским было почти разорвано, какие-то обязательства всё ещё продолжались. Приятели Пястов надеялись увидеть на троне Ядвигу, а с нею предпочитали скорее Бранденбурга, чем литвина.

Из чего это родилось? Сегодня определить трудно. Всем владело духовенство, оно не могло пожаловаться на свою обездоленность, однако часто должны были вести борьбу с королём, находили в нём сопротивление и стимулы к самоуправства.

И отсюда, может, проистекала эта неприязнь к Ягайлле и его крови. Не забыли ему ни епископа Выша, ни епископсмких владений, занятых во время войны для того, чтобы накормить голодных; его и семью подозревали в тайном расположении к гуситам, то снова в симпатии к восточному обряду. Вины Витовта, Корибута, Свидригайлло бросали на плечи старого короля, а часть из них перепедала на королеву.

Любопытные издалека, тайно глядели на тот уголок замка, в котором, изолированная, как монашка, коротала свои дни принцесса Ядвига.

На неё возлагали тихие надежды, что капля крови Пястов вернётся на трон.

У Соньки было два сына и она могла надеяться, что корона на кудель не перейдёт. Поэтому её подозревали… в ненависти и желании избавиться от Ядвиги, которая также имела права на трон.

Для новой клеветы пища была готова. Когда король ещё собирался в Литву и проездом был в Кракове, посмотрев на свою старшую дочь, он нашёл её грустной и бледной, и с беспокойством спрашивал, что с ней было.

Её старшие дамы, воспитательницы, двор опускали глаза, не хотели и не могли ответить. Шептали, что она больна.

Вызванный магистр Генрих, посмотрев на принцессу, вынес суждение, что это была болезнь молодости, от которой одно взросление её излечит. Внезапное развитие изнурило принцессу, созревание исчерпало. Но старые кумушки и злобные бабы думали иначе. Когда принцесса начала бледнеть, румянец – гаснуть, появился сухой кашель в груди, шептали в уши друг другу: отравлена.

Это слово, сказанное злобными устами на ветер, назавтра из клеветы стало правдой, уверенностью, доказанной вещью. Однако первыми это рассказывали те, кто был ближе, кто мог знать лучше.

А кто мог отравить королевского ребёнка, ежели не та, у детей которой он угрожал отобрать корону?

Говоря о яде, не решались называть по имени отравителя, но искоса, многозначительно… глядели в ту сторону, где жила Русинка.

Ксендзы, вздыхая, шептали на латыни: Is fecit cui prodest.

Никто не спрашивал, было ли на чём-нибудь основано подозрение. Принцесса таяла на глазах, бледнела, кашляла, слабела… поэтому говорили о яде.

Когда слабость Ядвиги становилась всё явней, слуги придумывали, что в присутствии её наречённого, маленького Фридриха, после того, как чего-то выпила, она потеряла сознание, а потом сразу началась эта неизлечимая болезнь. И… продолжалась целый год… что самым лучшим образом доказывает, какой глупой выдумкой была эта мерзкая клевета.

Отрицать её никто не решался.

Королева чувствовала её в воздухе, хоть никто не смел ей об этом объявить. Не в состоянии сама приблизиться к больной, чтобы не быть заподозренной, потому что знала, как ненавидят мачеху, она посылала лекарей, молилась Богу, чтобы отвести от неё этот удар.

Но принцесса гасла на глазах.

Она ходила как грустная тень по замковым комнатам, преследуемая любопытными глазами, заранее оплакиваемая как жертва.

На самом деле жертвой этой фатальности была королева Сонька, которой судьба готовила новую боль. Кто знает? Может, даже в отцовском сердце ужаснейшее подозрение.

Бедной женщине дано было испытать все мученичества и всяческое злословие. Ей нужны были мужество и нечеловеческая сила, чтобы их вынести, пережить и не упасть под ними. Этой таинственной силой были… дети. Её вооружало материнство. Не могла бросить их сиротами, должна была жить для них.

Словно для того, чтобы продлить пытку, болезнь принцессы протянулась целый год, а в это время были минуты заблуждения и надежды, которые, казалось, объявляют о спасении.

К Ядвиге вернулись румянцы, к ней возвратилась детская весёлость. Она улыбалась