него, убьют и немедленно дадут знак маленькому гарнизону выбираться из замка.

Если Свидригайлло приедет, один должен был встать под окном и ждать знака платком, что Свидригайлло умер, чтобы расправиться с литовцами и захватить замок. Хинча, которого допустили к совету и действию, всем сердцем пристал к ним.

IV

В следующее воскресенье епископ Виленский Мацей в часовне, устроенной на скорую руку в королевской комнате, вновь отслужил святую мессу.

С того дня ни Свидригайлло, ни Симеон Гольшанский в замок не заглядывали. Было глухо. Никакие новости из Гостолдова дома не доходили, а эта удивительная тишина увеличивала нетерпение поляков и беспокойство за своего государя. Опасались, как бы Свидригайлло, каким-нибудь коварством или силой схватив Ягайлло, не выслал его в какой-нибудь другой замок в глубине Литвы и не отделил от двора. Ни на минуту от него не отходили.

Поговаривали о том, что Ягайллу хотят выслать в Крево или в Новогродок, а Андрей из Тенчина, Монжик, Хинча и другие раздумывали, как противостоять насилию. Однако они немного рассчитывали на князя Симеона.

После святой мессы епископ отвёл короля в сторону и объявил ему новость, которая была у него от отцов францисканцев, что шляхта на съезде приняла решение немедленно собраться всеми силами в Киянах на берегу Вепря и не мешкая двинуться оттуда в Литву.

Свидригайлло был уже со вчерашнего дня об этом осведомлён, и когда гонец донёс ему, в Гастолдовом доме так кричали и шумели, что стены тряслись.

Бояре по-пьяни рвались, угрожали, но Свидригайлло, по-видимому, рассчитывал, и только усы кусал и ругался. Он не ожидал, чтобы поляки так скоро могли выступить.

Король обрадовался и испугался, как бы эта новость о войске не довела до бешенства уже немного успокоившегося Свидригайллу.

Епископ Мацей, сообщая об этом, превозносил к небесам большое рвение и усердие королевы Соньки, которая не имела отдыха, пока не выпросила съезд, а потом сама на нём не вымолила решение поспешно собрать армию для освобождения короля.

Он говорил, что вся Корона знала, что эта оперативность была делом королевы.

Услышав это, Ягайлло смутился и опустил глаза, почувствовал себя виноватым. Ксендз Мацей уверил его, что сильной тревоги, скорби, неизмеримому труду королевы те, кто были свидетелями, как ревностно она старалась, не могли не восхититься и нахвалиться.

Она одна сделала на съезде так, что не тянули до весны, а решили выступить, пока ещё держалась зима, пользуясь замёрзшими болотами и реками.

Они стояли так, разговаривая, у окна, когда Ягайлло, поглядев в него, побледнел.

В воротах, которые были видны только оттуда, он увидел въезжающего на коне Свидригайллу. К счастью, его сопровождал князь Симеон.

Придворные-заговорщики, увидев вдалеке князя, согласно данному слову, тут же договорились, чтобы каждый занял условленное место. Сделался шум, бегали, шикали, хватались за оружие, а Андрей из Тенчина, Монжик, Хинча и семь самых сильных так разместились за дверью комнаты, чтобы по данному знаку молнией вбежать в неё.

Короля охватило сильное беспокойство, он попросил епископа не покидать его, с той надеждой, что чужой свидетель, духовное лицо, может сдержать приступ гнева, к которому он был готов. Он давно не видел Свидригайллы иначе как в ярости, вбегающего в замок с угрозами и оскорбительными словами.

Комнату наполнила тишина и только у дверей, за которыми стояли заговорщики, приоткрыв их так, чтобы нельзя было поднять щеколду, слышно было тяжёлое дыхание. Андрей из Тенчина перекрестился, обратился к Богу и достал подушку. Другие последовали его примеру. Впереди стояли они вдвоём с Монжиком. Под окном ходил в ожидании знака белым платком Берсач.

Ягайлло медленным шагом вышел навстречу брату, готовый ко всему, что могло с ним случиться.

Свидригайлло, бледный, с закушенными губами и беспокойно бегающими глазами, вошёл, не так спеша, как обычно, в королевскую комнату. Снял колпак с головы, чего раньше никогда не делал.

Его лицо было нахмурено, угрюмо, зло, но видно было, что он пытался сдержать себя.

– Ну что? Ляхи болтают, что я тебе в плену держу? Я, я хотел только, чтобы ты отдал польские замки, которые принадлежат Литве, так как их держал Витовт. Я не хуже, чем он. Ты дал письма, я тебя не держу. Ты свободен… Ещё тебе в подарок я приказал выдать из казны сто тысяч рублей, а для твоего двора соболей, куниц, шуб и шёлка столько, чтобы им на всю жизнь хватило. Будешь ещё на меня жаловаться?

Все слушали, не веря ушам. Свидригайлло, словно принуждённый, сдерживая голос, бормотал дальше:

– Какая тут была неволя? Какая? Я тебя не закрывал. Я не выпускал тебя до тех пор, пока не сделал, что следовало. Теперь иди! Богом свидетельствую, пусть и князь Симеон слушает… Не держу. Возвращайся в Польшу. Ляхи мне какими-то послами угрожают, я не буду с ними говорить, не нужно послов. Зачем? Армией мне угрожают; разве я объявлял вам войну?

У слушавшего Ягайллы прояснилось лицо, он вытянул к нему обе руки, но Свидригайлло их не коснулся.

– Я сразу отправлю в Польшу курьера, – сказал король, – чтобы ни послов, ни войска они напрасно не высылали.

– Но подольские замки – мои! Прикажи мне их сразу отдать! – прибавил Свидригайлло, уже резко повышая голос.

Король опустил глаза.

– Ведь я дал письма.

– Ну! Ну! Лишь бы твои ляшки не вырывали, не бросались и не покушались отобрать, потому что тогда – война! – сказал князь.

Король ему ничего уже на это не отвечал. Последовала минута неприятного молчания.

– Возвращайся к жене, – сказал насмешливо Свидригайлло. – О! Она там, я слышал, место себе не находила, чтобы как можно скорее мужа из неволи выпустили. Какая тут была у тебя неволя? Я не сажал тебя в темницу. Ты в замке сидел как пан, ты и твои ляхи. Я голодом вас не морил, колодок никому не надевали. Теперь ещё отсюда серебра, как льда, вывезешь достаточно, и подарков дать не постыжусь. Ну, ворота открыты, не держу вас. С Богом, возвращайся в Польшу…

Свидригайлло покачал головой, и когда король подошёл, чтобы его благодарить, он, надев колпак, ни на него и ни на кого уже не глядя, повернулся к двери и вышел.

Князь Симеон остался.

На королевском дворе после беспокойства и тревоги наступила непередаваемая радость. Ягайлло ожил. За неимением кого обнять, он обнял князя Симеона, потому что ему присывал эту внезапную счастливую перемену.

Гольшанский отрицал и шептал тихо:

– Из Польши пришли слухи о войске… Сонька поспешила их отправить. Её благодарите.

Ягайлло сложил руки для молитвы.

Андрей