Трифон Орентьевич выполз из-под Акимки и увидел, что его жена воюет с нечистью. Допустить этого он не мог – чтобы баба лезла в драку, если ее законный муж рядом?! Он собрал в обе лапы сколько захватилось струнок и поволок нечисть прочь от ноутбука. Нечисть сопротивлялась, упиралась и наконец пискнула: «Пустите!»

– Так ты и говорить умеешь! – обрадовался Трифон Орентьевич. – А ну, выкладывай живо, кто ты есть и зачем нашему Евсею Карповичу козни строишь?

– Кому? – тоненько спросила нечисть.

– Вот ему! – Трифон Орентьевич указал на распростертого домового.

– Кто это?

– Домовой дедушка Евсей Карпович!

– Что такое домовой дедушка – не знаю, а Евсей Карпович – я!

– Аким Варлаамович, Яков Поликарпович! – обратился Трифон Орентьевич к помощникам. – Держите его за эти хвосты, а я попробую нашего страдальца растормошить. Авось он объяснит, что это за диво.

По дороге Акимка с Якушкой много чего порассказали о добродетелях и достоинствах Евсея Карповича. Брать единственного в мире домового, который успешно лазит в Интернет, за шиворот и трясти – это казалось Трифону Орентьевичу нарушением всех великих устоев, на которых стоит и стоять будет домовое общество. Старшего, умного, опытного – и за шиворот?! Но иного пути докопаться до правды он не видел.

– Отвернись, – велел он Малаше, чтобы хоть супруга не видела безобразия.

Малаша обрадовалась беспредельно – муж отдал приказ, значит, она теперь настоящая жена! И честно уставилась в темный угол комнаты, слыша за спиной кряхтенье и бормотанье Евсея Карповича да молодецкие покрики Якушки, не пускающего нечисть к ноутбуку.

Неизвестно, чем бы это кончилось, но в комнате появилась Матрена Даниловка.

Домовиха была хитра – выждала, пока хозяйка возьмется пить на сон грядущий таблетки от сердца, и толкнула ее исподтишка под локоток. Таблетка полетела на пол и закатилась глубоко под диван – что и требовалось. А поскольку многие человеческие лекарства помогают и домовым, Матрена Даниловна решила таким способом взбодрить своего друга.

Увидев белесую нечисть, которую держали за струнки Якушка с Акимкой, Матрена Даниловна сперва чуть не шлепнулась, а потом рассвирепела.

– Так вот кто из него соки сосет?!.

Домовиха она была матерая, решительная: выхватила у Малаши авторучку и пошла бить самозванца. Трифон Орентьевич перехватил занесенную над головой авторучку и отбросил ее подальше. Тогда Матрена Даниловна угомонилась и поспешила за водой – запить кусочек таблетки.

Глотать Евсей Карпович не желал – тогда нужное, на взгляд домовихи, количество истерли в порошок, разболтали в воде и кое-как выпоили страдальцу. Несколько минут спустя он открыл глаза.

– Евсей Карпович, кто это? – спросил Трифон Орентьевич, указывая на нечисть.

– Не ведаю. Пусти-ка…

Матрена Даниловна и Трифон Орентьевич переглянулись. Мысль была на двоих одна: ну-ка, что он делать будет? А Евсей Карпович, не замечая, что в его шерстку вошли и впились в тело загадочные струнки, сейчас – обвисшие и обмякшие, пополз по клавиатуре и накрыл лапой трекболл.

На экране появилась знакомая картина – лабиринт из труб. Проплыла зубастая пасть, возник первый кристалл. Но фигурка, которой следовало бегать по трубам, куда-то подевалась. Евсей Карпович тихо ворчал, злился и, наконец, треснул по трекболлу.

– Ну и куда ж я подевался? – спросил он у монитора.

Монитор не ответил.

* * *

– Старый дурак! – сказала Матрена Даниловна, но как сказала! Все свое былое уважение и нынешнюю злость вложила она в эти два простых слова. Но одновременно – и вековечную жалость домовихи, которая уж если разгорится ярким пламенем – то на пути у нее становиться не моги!

А как же еще назвать домового, который влип в такую неприятнось?

Он не хотел рассказывать, он сопротивлялся! Трифон Орентьевич уж думал, что до правды не докопается. Но Матрена Даниловна, обычно смирявшая свой нрав при Евсее Карповиче из беспокойства, как бы не осердился и не прогнал, сейчас показала коготки. Малаша смотрела и училась.

Евсей Карпович заговорил. Сперва – кратко, потом – с подробностями, со страстью. Описал, как Дениска оставил включенной игрушку с кристаллами, как угораздило пристраститься к их собиранию.

– И чудилось мне, будто это я сам там по трубам бегаю и голубые бриллианты хватаю. То бишь, не Проглот, а я там внутри. Раньше-то я думал – он их ест, заглатывает так быстро, что не углядеть. А потом дошло – тут другое! Другое! И чем дальше – тем лучше мне там было, – говорил домовой. – Тут-то что хорошего? Пыль протрешь, хозяйские носки из углов добудешь да в ванную сволокешь. А там – бриллианты! И их считаешь! Понимаете? Считаешь! И от того воспаряешь! То сто сорок наберешь, пока Пасть не догонит, то все полтораста. Но это еще не восторг. Однажды двести три штуки собрал! Вот где был восторг! Рад был будто, будто… ну, не знаю, с чем сравнить… Победа была, братцы! Подлинная победа!

– Над кем? – спросил Трифон Орентьевич.

– Над собой! Коли я в прошлый раз собрал только сто сорок два, а сейчас – двести три?! – прямо взвизгнул Евсей Карпович. – Это как?! Считаешь – и у тебя восторг все круче! От каждой цифирки!

Нечисть, слушая его речи, съежилась, несколько раз пыталась сбежать, но ее держали крепко.

– То бишь, вот он – Проглот, и ты вообразил себя Проглотом? – уточнил Трифон Орентьевич. – Хозяин – за порог, а ты, Евсей Карпович, – по бриллианты? И в Проглотовом виде победы одерживал?

– Да. Тебе не понять. Молод еще.

Матрена Даниловна засопела – хотела вступиться за распутывавшего клубочек Трифона Орентьевича, но воздержалась.

– Молод, – согласился домовой. – Но постараюсь. Значит, ты как-то там, внутри, с ним соединился… А у него свое соображение было?

– Не знаю, – честно признался Евсей Карпович. – Наверно, было простенькое – как у Пасти. Вон она бегает, а мысль у нее одна – сожрать. Брюха даже нет, а все равно – жрет и ради того на хитрости пускается.

– И что – больно, когда жрет?

– Нет, – подумав, сказал Евсей Карпович. – Вдруг все пропадает, голова кругом, летишь, летишь – и вылетаешь. Вот сюда.

– А он? – Трифон Орентьевич показал на нечисть по имени Проглот.

Евсей Карпович тяжко и мрачно задумался.

– Он там без тебя – живой? – домогался Трифон Орентьевич.

Ответом было пожимание плеч и отмахивание лапой – уйди, мол, и без тебя скверно.

– Как же ты его оживил-то до такой степени, что он к тебе присосался?

– Всего себя в дурость вкладывал, – встряла Матрена Даниловна. – Весь свой ум, все свои страсти! Вот и оживил. А этот, оживши, своего-то ума не имел, только Евсеев. Вот и вздумал, будто он – домовой дедушка!