* * *

Домовые плохо разбираются в законах природы. Нет в них исследовательского духа, их забота – порядок. И потому они, когда приходится произносить охранные или вредные слова, не очень задумываются, как эти слова срабатывают.

Матрена Гавриловна умела и шептать, и говорить обычным голосом, и визжать, как все домовихи. Но она не знала, что в слова можно вложить такую силищу. Эта силища вдруг родилась в ней, все тело задрожало, голос завибрировал и стал так громок, что у самой у нее уши заложило.

Но это не был крик, нет! Это было – вроде таинственного гула, что, говорят, зарождается в морской глубине или в горных ущельях. Как он возникает в природе – непонятно, а вот как действует – уже вроде бы ясно. Дикий ужас охватывает того, кто слышит этот мощный непобедимый гул.

Именно это и случилось с гремлинами.

Они попятились и кинулись наутек.

Они желали только одного – покинуть дирижабль! И они его покинули. Для этого очень пригодилась дверь, которую сами же и сломали.

Люди, следившие снизу, не заметили, как от гондолы отделились шесть черных точек и понеслись к Берендееву озеру. Там они и ударились об воду, там они и сгинули.

А у Матрены Даниловны подкосились резвы ноженьки, и она упала почти без чувств.

Домовые, оказавшиеся у нее за спиной, не ощутили в полной мере всей внезапной силы ее голоса, хотя он повалил их на железный пол. Но и им досталось – долго трясли головами, как будто там где-то промеж ушей застряли комья этого дивного звука.

Первой подползла к Матрене Даниловне Маланья Гавриловна.

– Ты жива? – беззвучно спросила она и стала трясти домовиху.

– Кажись, жива… Что это со мной было?…

– А я почем знаю?…

Домовые понемногу приходили в себя. Трифон Орентьевич подобрался к двери и долго смотрел вниз.

– Жаль дурака… – тихо сказал он.

– Жаль, – согласилась Маланья Гавриловна. – А нас? Как мы теперь отсюда вылезать будем?

– Люди как-нибудь подтянут дирижабль к мачте. Они сумеют.

Люди действительно справились, подняв в воздух большой вертолет – надо думать, тот самый, что доставил к Берендееву озеру уже собранную причальную мачту и аккуратно опустил ее на бетонный круг. Ветер стихал, и «Варяг», дрейфовавший над озером, стал понемногу опускаться. Но лечь на воду ему не дали.

Оттащив дирижабль к берегу, вертолетчики уложили его на траву, и тут же «Варяга» облепили люди, полезли в гондолу и на обшивку. Домовые едва успели спрятаться под койку и просидели там довольно долго – не показываться же среди бела дня. Еле-еле исхитрились выскочить – и дали деру в малинник на опушке! Оттуда они пробрались в свое временное жилище и набросились на еду. Пока не наелись – даже ни словечка не вымолвили.

– Ну, мы свое дело сделали, пора домой, – сказал Трифон Орентьевич. – Жена, собирай деток.

При посторонних он очень редко называл супругу Малашенькой. Любовь любовью, а есть вековечный порядок, который нужно соблюдать.

Евсей Карпович и Матрена Даниловна увязывали пожитки молча. Вот уже второй раз Матрена Даниловна спасала своего приятеля в беде, и ему это сильно не нравилось. Он хотел чувствовать себя в их отношениях главным, а вот не получалось. А ей даже было неловко за тот свой крик – ясно же было, что Евсей Карпович не простит ей внезапно проснувшейся силищи, и тут сколь угодно притворяйся послушной и покорной – правду-то оба знают…

Когда имущество было собрано, спохватились – нет Никишки. Стали звать пронзительным крысиным писком, и он появился.

– Не пойду я никуда, тут останусь, – сказал он хмуро. – Буду дирижабельным. Мало ли какая еще нечисть сюда заползет. А я – на страже…

– Экий ты… – изумившись, еле выговорил Евсей Карпович и ощутил острую зависть – это ему следовало сейчас остаться в поселке у Берендеева озера! Ему – умному, опытному, уже немало понимающему в технике. Следовало – а даже на ум не пришло. Хотя такое решение как раз требовалось, чтобы показать Матрене Даниловне: я еще ого-го, я силен, я на все горазд!

– Умишком ты тронулся, – ответил бывшему автомобильному Трифон Орентьевич. – Ну вот скажи, чем ты собрался гонять нечисть?

– Не знаю пока. Но придумаю. И все! Остаюсь тут, при дирижаблях! Дирижабельным буду! Первым! А то все – Никишка, Никишка! А я – Афанасьевич! Никита Афанасьевич, дирижабельный! Так всем и передайте!

Никишка повернулся и пошел прочь.

– Трифон Орентьевич, – тихо сказала Маланья Гавриловна. – Негоже…

И – все, других слов не потребовалось.

Вроде и не командовала мужем, вроде и соблюла благопристойность, а свою точку зрения обозначила и даже кое-что подсказала. Освоила Маланья Гавриловна ремесло жены, что и говорить.

– Стой, чудак. На, держи! – Трифон Орентьевич протянул Никишке мешок, в котором сидели Проглот с Калабашкой.

– А ты как же?!

– Тебе нужнее.

Матрена Даниловна открыла было рот, чтобы спросить: как ты теперь, Трифон Орентьевич, мышей и крыс травить-то будешь? Но Евсей Карпович, повернувшись к ней, сказал кратко и весомо:

– Нишкни.

И тем дал понять, что ей в мужские дела соваться незачем.

Она и смирилась. Смирилась, потому что пожалела Евсея Карповича. Очень уж ему хотелось выглядеть главным.

Потом был поход через лес по уже знакомой тропе. Потом долго ждали автобуса, где служил Зосима Лукич. И не скоро Трифон Орентьевич и Маланья Гавриловна оказались у себя дома. Там работы было – непочатый край! Пауки откуда-то взялись, совсем обнаглели, все углы паутиной затянули. А с чего пауки притащились? А с того, что мелкие мушки завелись. А мушки откуда? А хозяйка случайно загнала за холодильник две сливы, и эти сливы стали гнить…

Но, когда беды были истреблены, Маланья Гавриловна и Трифон Орентьевич сели рядышком поговорить о хозяйственных заботах – да и замолчали.

Маланья Гавриловна была хорошей женой, не то чтобы во всем понимала – а скорее чувствовала любимого мужа почти как себя.

– А на озере сейчас хорошо, Тришенька, – сказала она. – И в малиннике внизу такие сладкие ягоды…

Больше ни слова не потребовалось. Ни о гремлинах, которые могут опять появиться неведомо откуда, ни о Никишке, который завоевал себе славное имя – Никита Афанасьевич. И так было ясно – придется возвращаться.

конец