— Не все так просто, как тебе видится, Рома…

— Все сорок процентов при всем старании, даже энергично подворовывая, Маркову никак не проглотить. Куда уходят оставшиеся тридцать?

— Я отвечаю только за финансирование движения «Патриот», — твердо заявил банкир.

— По поручению?

— По поручению моих партнеров по бизнесу.

— Кто они?

— Вот этого я тебе никогда не скажу. Коммерческая тайна — святое.

— Святое! — аж прихрюкнул Казарян. — Вероятно, такие же мерзавцы, как ты. Ладно, с ними потом разберемся. Сейчас для меня главное — куда уходят эти оставшиеся тридцать процентов. Действительно не знаешь или темнишь? Хотя, что бы ты сейчас ни сказал, не поверю ни одному твоему слову.

Стоявший Казарян сладко потянулся. Был он в одной жилетке на маечку.

— Похолодало вроде. — И сидевшему банкиру: — Бери шинель, пошли домой.

Банкир покорно поднялся и заискивающе, в надежде что кончаются его муки, спросил:

— Какую шинель?

Казарян пощупал шелковистую ткань дорогого тренировочного костюма Юрия Егоровича и признал с сожалением:

— Да шинелька тебе вроде и не нужна, лыжник. Пошли провожу.

— Зачем? — опять испугался банкир.

— Для профилактической беседы.

Забыл, забыл Юрий Егорович, что ему по распорядку необходимо бежать трусцой. Плелся вдоль парапета набережной, еле передвигая ноги. Казарян был значительно бодрее:

— Сегодня я тебя пожалею, Юрок, но в дальнейшем буду беспощаден. Запомни: ты под колпаком. И как только станет известно, что ты скрыл от меня кое-что или соврал даже по мелочам, мы приступаем к самым активным действиям. А ты знаешь, что такое активные действия смирновской команды. И для своего спокойствия постарайся все-таки выяснить, куда ушли эти треклятые тридцать процентов.

Они вошли в темную сень Большого Каменного, и тут же выскочили из-за опоры моста охранники: разговорчивый и тупой прихватил удавкой горло Казаряна, а сообразительный и молчаливый завел армянские руки за спину. Казарян хрипел, а говорливый восторженно предлагал:

— Босс, я ему голову набок — и сразу в Москву-реку. В общем, потерял сознание старичок и свалился с моста. И никаких концов, хозяин, никаких!

— Немедленно отпустите, идиоты, — тихо приказал Юрий Егорович, но так тихо, что у лихих бойцов бессильно опустились безжалостные руки. Казарян, обеими руками держась за горло, прислонился к граниту опоры. Дышал с трудом и со свистом. Банкир подошел к нему и извинился всерьез: — Прошу простить меня, Роман Суренович, за то, что мне служит такое тупое зверье. Оказывается, эти скоты из бывшей «девятки» ничего не умеют. Ни кольцо вашего охватного наблюдения, ни даже тех двух, которые сопровождают вас сегодня, не соизволили заметить.

Оклемался кинорежиссер. С любопытствующим прищуром осмотрел старательных телохранителей и определил:

— Что ты от них хочешь? Старая школа безнаказанности. А сейчас им уже за сорок, ручки-ножки одрябли, головки окончательно ослабли. Гони ты их к чертовой бабушке, Юра.

— Что и незамедлительно сделаю, — пообещал банкир Казаряну, а бойцов уведомил: — Вы уволены с настоящей минуты. Оружие сдадите на посту старшему.

…Знаменитое шоссе беззвучный «паккард» проглотил в немногие минуты. В полыхании всевидящих неумолимых фар почти сплошной кремлевской стеной объявились бесконечные ограды, за которыми в виллах-замках обитали сильные мира сего. И Юрий Егорович был из сильненьких: узорные чугунного литья (не хуже, чем у других) ворота бесшумно раздвинулись перед носом его кабриолета. По аллее к парадному входу, где уже ждал, радостно улыбаясь, крутой мужичок — не то дворецкий, не то ресторанный вышибала по виду. Не отвечая на восторженные приветствия дворецкого-вышибалы, Юрий Егорович проследовал в громадную гостиную-зал и, задрав голову, громким криком объявил второму этажу:

— Наталья, я приехал!

И устало упал в обширное драгоценное кресло. Откинул голову, разбросал руки, закрыл глаза. Хотел покоя. Но, понятное дело, покой нам только снится. А он еще не спал. Хорошо поставленное сопрано спросило сверху с неуважением:

— Орать-то зачем?

Юрий Егорович поднял глаза, чтобы увидеть неотразимую свою супругу — кинозвезду, стоявшую на галерее в очаровательном дезабилье, и ответил исчерпывающе:

— Чтобы любовник услышал. И скрылся незаметно.

Никак не отреагировала на дерзкий выпад Наталья. Поинтересовалась только:

— Ты же в городе собирался заночевать.

— Передумал.

— Жрать хочешь?

— Не знаю. — Юрий Егорович растер ладонями лицо. — А впрочем, пришли во флигель чего-нибудь полегче. Я там переночую. Дела кое-какие пересмотреть надо.

— Люську прислать?

— Кроме Люськи, у тебя кто-нибудь в наличии имеется?

— А у тебя, кроме Люськи, кто-нибудь в наличии имеется? — эхом откликнулась она.

Он прошел через двухгектарный участок по плиточной дорожке к малому шале, что приткнулся к крепостной стене соседнего участка. И здесь его встретил вездесущий дворецкий-вышибала, который, распахнув дверь, преданным лицом указывал хозяину на разгоравшийся в камине огонь.

— Спасибо, Сергун, — поблагодарил Юрий Егорович. — Можешь отдыхать, заслужил.

Сергун безмолвно поклонился и исчез. И здесь роскошное кресло. Юрий Егорович устроился поудобнее и стал рассматривать кумачовые квадратики нагоревших под хорошей тягой березовых полешек. Почти бесшумно, но так, чтобы было слышно, явились дробно ласковые женские шаги.

— Юрий Егорович, за столом или здесь, прямо на журнальном? — журчаше и как бы испуганно осведомился голосок с заметным налетом суржика.

— Здесь, — не оборачиваясь, решил Юрий Егорович.

Свежая, ладная, распахнутая ко всем неожиданностям жизни Люська, ставя со спины доброго барина поднос на журнальный столик, нежно зацепила пиджачное плечо твердой грудкой. Не оборачиваясь, он левой рукой за талию усадил ее на подлокотник кресла, а правой стал расстегивать пуговицы халатика-униформы. Люська была в боевой готовности: под халатиком голое тельце. Она прижалась щекой к его затылку и жарко дышала ему в ухо. Правая рука, ощупывая все на своем пути, спускалась все ниже и добралась до упругой раздвоенности. Люська поспешно и вроде как в охотку страстно застонала. Начатое действо уже завлекало и отвлекало от дела. Дежурно поцеловав ближний Люськин сосок, Юрий Егорович сказал с сожалением:

— Не сейчас, Люсенька.

— А когда? — надув обиженные губки, спросила она.

— Приходи через часок, ладно? — определил время он, но тут же добавил: — Но не раньше.

Люся удалилась, не вымолвив ни слова. Теперь можно рассмотреть, что на подносе. Скромный, но любимый «Джонни Уокер», тарелка со льдом, положенная водичка, сыр, оливки. То, что необходимо уставшему, в серьезных летах, деловому человеку, — не более того. Не торопясь, деловой человек подготовил все для первого приема и принял. Принял, правда, не по правилам, много: сразу сто пятьдесят. Пососал оливку, пожевал сырка, откинулся в кресле, ожидая бодрящего потепления внутренностей.