фактор. Насколько Муравьёв понимал ситуацию, Хозрев не мог бежать без сопротивления, какие бы планы не строил. Оттого он мыслил вывести турок в поле против казаков, после чего развернуть к себе и взять на штык. Отбив предварительно несколько атак, осыпав ядрами и угостив картечью. Ну а после — попытать счастье в атаке на лагерь. Формула не очень сложная для тех кто имел опыт войны против этого противника, по сути — стандартная. Сложности виделись тоже «обычные», в виде вероятного численного превосходства турок (казаки доложили об армии в пятьдесят тысяч, поделив это число на три, генерал все равно нашёл противника в превосходстве), неизбежный хаос сражения и деление действий на ряд отдельных маневров, когда на первое место выходят выучка солдат и мастерство офицеров. Так или иначе, генерал верил в свои войска, в свою звезду, и никоим образом не думал отступить от задуманного. Уступить туркам — крест на карьере. Стереотип о превосходстве русской армии, тщательно пестуемый со времен екатерининских войн, весил очень высоко, и раздавил бы любого подвергнувшего оный сомнению.

Степан был по-прежнему с казаками. Он честно говорил себе, что ему нравится происходящее. Неудобства не раздражали. Вспоминая как недавно он всерьёз мучился из-за жары или отсутствия некоторых вещей, сын Помпеевич отмечал у себя чувство стыда.

Прднятая пыль мешала дышать и он закашлялся. Платок, повязанный на лицо, помогал плохо.

«Коням, наверное, ещё хуже, — подумалось ему, — щипали бы сейчас себе травку в донских степях, но людям вечно что-то взбредет в голову. Приходится скакать по жаре, страдать. Убить ни за что могут. Неугомонные создания эти люди.»

Атака удалась. Хозрев-паша сумел сделать выводы после набега и на сей раз оказался вполне готов. От лагеря навстречу нападавшим покатилась встречная конная сила, вынудив казаков вспомнить о генеральской задумке. Степана приводило в восторг как они умеют обходиться без слов. Даже знамёна играли роль вспомогательную. Управление каждым казачьим отрядом проходило с помощью сабель, которыми сотники подавали сигналы. Как можно заметить в такой обстановке что там машет полковник, Степан не представлял, тем не менее, тот тоже управлял своим полком тем же способом, изредка помогая словами.

Выскользнув из-под удара османской стали, казаки обтекли противника как вода камень, после чего забрали вправо. Степан думал, что Кондратий уведет полк сразу за пехоту, которая уже появилась в пределах видимости и спешила на поле боя, но тот продемонстрировал недюжинное мастерство подводя врага под пушки. С первых же выстрелов, когда полетели ядра, калеча всадников и лошадей, погоня за ними прервалась.

«Наш полководец чрезвычайно мудр, — подумал Степан весело, — сей маневр войдёт в учебники. Напишут там что-нибудь вроде „заставил противника развернуть фронт“, приведут карту с квадратиками на месте войск и строгий портрет героя. И туркам хорошо — морду коня повернуть всех делов.»

— Держись меня, благородие, — гаркнул ему Кондратий. — Не притомился?

— Нормально, Кондратий Михайлович, — ответил Степан, — сам ты как, не умаялся?

«Казаки спешились за линиями пехоты, — продолжил комментировать происходящее Степан сам себе. Хотелось шутить и он решил представить дело так, будто является корреспондентом попавшим на поле боя. Зашедшим далеко в поиске материала, практически в самое пекло. — Коней немедля отвели куда-то назад.»

Никаких линий пехоты он не видел, солдаты строились в каре хаотично расположенными (на взгляд штатского человека) квадратиками, но разве можно обойтись без пехотных линий в донесении столичному газетному начальству, пускай воображаемому?

Турки наскакивали. То одна, то другая часть их, числом в две или три сотни всадников, откалывалась от кажущейся единой общей массы, и с дикими криками скакала на русских. Те подпускали противника шагов на пятьдесят, после чего следовал не очень стройный залп, окутывающий стрелков дымом. Когда он рассеивался, Степан видел, что турки уже умчались назад, поскольку никого перед стрелками не находилось. Стреляли егеря из рук вон плохо, турки почти не несли потерь в этих наскоках. Даже мёртвых лошадей было мало. Проходило несколько минут и новый отряд противника повторял попытку.

«Несокрушимой стеной встали наши полки на пути басурман, — сочинял сын Помпеевич, — подобно океанским волнам накатывался грозный враг на христиан, но разбивался о их стойкость как о скалы!»

Турки тоже временами постреливали, что самоназванный газетчик не преминул отметить:

«Пули свистели над головой. Османы старались осыпать наши доблестные войска градом свинца. Тщетно! Дух солдат был непоколебим и никто даже не думал об опасности, но об одном только — как разбить неприятеля!»

Заодно Степан смог оценить артиллерию. Турецкие войска собой являли некое пятно, если особо не всматриваться, вот в это пятно пушкари и посылали ядра за ядрами. Судя по тому как часто доносились крики людей и лошадей из этого пятна, дело шло много лучше чем у егерей. Враг нёс потери.

— Ничего, вашбродь. Скоро в сабли возьмём.

— Откуда знаешь, Кондратий?

Казак пригладил бороду и с хрустом потянулся.

— Завсегда так. Стреляют, стреляют, а потом в сабли. Глупо стреляют. Только порох зазря тратят. Но енералам виднее! — спохватился сам на свою критику казак.

— А в штыки верно ходят, а, Контратий? — прищурился Степан.

— Верно, вашбродь, верно. Как дураки, но верно.

Степану страсть как хотелось своими глазами увидеть штыковой бой. Пехота армий рекрутских наборов — не хухры-мухры. Двадцать лет службы! Каких именно рекрут стараются сбагрить в армию со всей России он знал не понаслышке. Всю пьянь да рвань. Буйных. Глупых. Бедных. С чудинкой. С изъянами. Прогневавших чем-либо. А в армии из них делали чудо-богатырей. В среднем получался один добрый солдат из трех рекрут, о чем говорилось не скрывая. Прочие или сплавлялись в гарнизоны, или в процессе обучения пополняли небесное христианское воинство.

Как здесь стреляли, Степан знал и видел. Но штык, воспетый столь многими авторами, до сих пор казался почти волшебным оружием. Пехота пошла в штыки — никто не устоит, если она, эта пехота, обучена должным образом. Как ловко должен уметь владеть своим ружьём солдат прослуживший лет десять? Если не совсем дурень, то виртуозно. И какого же было потрясение, когда Степан узнал, что бою на штыках солдат не учили вовсе.

— А для чего их учить? И какому такому «бою»? — не