что бездеятельная пассивность Раймунда притупит оружие инквизиции. Именно Раймунд, а не инквизиция, должен был сжечь 80 еретиков в Ажене в 1246 году, что стало одним из самых больших аутодафе со времен крестового похода. В последние шесть лет своего правления граф потратил целых 300 серебряных марок на вознаграждение для охотников на отлученных от Церкви еретиков.

Раймунд, однако, не присутствовал при окончательном разрушении цитадели катаров. Вероятно, именно на церковном Соборе в Безье, состоявшемся в апреле 1243 года, судьба Монсегюра была решена. Через месяц после окончания Собора перед скалой расположилась армия из нескольких тысяч королевских солдат под командованием Гуго д'Арси, сенешаля Каркассона. Гарнизон Монсегюра был невелик: менее двадцати рыцарей со своими оруженосцами и, возможно, сотня сержантов. Но у них были преимущества, которыми они умело пользовались. Внушительная природная мощь Монсегюра не позволила Гуго д'Арси окружить его даже с теми значительными силами, имевшимися в его распоряжении, и он неоднократно оказывался в затруднительном положении, когда к защитникам замка прибывали подкрепления. Вскоре после начала осады Эмбер де Саль, уроженец Корда, который был замешан в убийстве двух инквизиторов в 1233 году, пробился через французские осадные линии со значительным отрядом. До последних недель осады катарские дьяконы с небольшим эскортом свободно выходи из крепости, чтобы собрать помощь, передать послания и посетить общины единоверцев на равнине. Письма с поддержкой приходили из общины катаров Кремоны, свидетельствуя о значении, которое имела крепость для катаров далеко за пределами Пэи-де-Со.

Катары накопили огромные запасы зерна и воды, и осаждающие, удивленные упорством сопротивления, напрасно ждали, что они сдадутся замученные голодом. Короткие, безрезультатные стычки скрашивали длинные летние дни, но они остались неописанными, за исключением отрывочных воспоминаний тех, кто позже признался в этом инквизиции: женщины у осадных машин; разорванные и испачканные кровью одежды; катары, перевязывающие раны сражавшихся на стенах рыцарей и проводящие consolamentum среди оглушительного, непрекращающегося шума; сумбурные воспоминания, переполненные именами и яркими происшествиями. Почти ничего не добившись за пять месяцев, осаждающие приняли трудное решение продолжить осаду зимой, и в ноябре ситуация все же изменилась в их пользу. Дюран, епископ Альби, прибывший со свежими войсками из своей епархии, принадлежал к той невероятной когорте осадных инженеров-церковников, которая уже сыграли огромную роль в завоевании Лангедока. Ему удалось установить мощное требюше на восточной стороне скалы, где оно располагалось достаточно близко, чтобы нанести серьезные повреждения восточной башне замка. Командир гарнизона Монсегюра, Пьер-Роже де Мирпуа, решил вывести своих людей из укреплений на уязвимой восточной стороне, что казалось достаточно безопасной мерой, учитывая крутой склон, защищавший ее. Но это была роковая ошибка. В начале января отряд баскских добровольцев, хорошо изучивших склоны, взобрался на скалу, зарубил часовых и овладел восточным барбаканом до того, как была поднята тревога. Вид пути, по которому они пришли, привел их в ужас, когда на следующее утро они посмотрели вниз. Но их задача была выполнена. Хотя их попытки захватить главную крепость были успешно отбиты гарнизоном, замок теперь был близок к падению. Как и все разбитые армии, защитники Монсегюра стали хвататься за соломинку и надеяться на подкрепление, которое так и не появилось. Капитан каталонских наемников по имени Корбарио за непомерно высокую сумму в 500 су обязался прийти к ним на помощь с 25 людьми, но не смог найти ни одного достаточно глупого человека, который захотел бы к нему присоединиться. Некоторое время недовольных офицеров гарнизона пришлось уговаривать держаться с помощью ложных заверений, что граф Тулузы и даже император Фридрих II идут к ним на помощь. Но Раймунда в это время даже не было в Лангедоке. Он находился в Риме, ведя переговоры об отмене отлучения от Церкви, которое было наложено на него в апреле 1242 года, когда графа в последний раз обвинили в тайном сочувствии катарам Монсегюра.

2 марта, после неудачной попытки выбить басков из восточного барбакана, Монсегюр капитулировал. Похоже, что это решение было навязано катарам солдатами их собственного гарнизона, многие из которых не были еретиками и ценили свою жизнь больше, чем выживание своих хозяев. Об облегчении охватившем осаждающую армию можно судить по щедрым условиям, предоставленным гарнизону, который сопротивлялся в течение девяти месяцев. Ему позволялось уйти с миром, приняв легкое наказание от инквизиции, которое распространялось даже на тех, кто был причастен к резне в Авиньоне. Наказанию подлежали только те упрямцы, которые отказывались отречься от своих заблуждений. Сам замок должен был быть передан Церкви и королю, но его защитникам разрешалось оставаться там в течение пятнадцати дней, прежде чем он будет сдан и для выполнения этого любопытного условия им были предоставлены заложники. Причину этого трудно установить, хотя, возможно, оно имело какую-то религиозную цель, которую не раскрыли записи инквизиции, при всей их тщательности. Безусловно, последние дни Монсегюра обладают всем трагизмом и нереальностью заключительных сцен Гибели богов Рихарда Вагнера. Атмосфера нарастающего эмоционального накала подпитывалась постоянными службами и проповедями. Несколько человек объявили о своем формальном присоединение к секте. Другие принимали consolamentum группами по два-три человека в течение последних двух недель, хотя знали, что тем самым обрекают себя на верную смерть. 16 марта тех, кто отказался отречься от своих заблуждений (в их число входили и все новые совершенные), заковали в цепи и вывели из ворот замка отдав в руки осаждающих. Их умоляли отречься, но никто из них этого не сделал. На равнине под замком королевские войска соорудили огромный, обнесенный оградой, костер из дров. На нем в течение нескольких минут погибло более двухсот катаров. Среди них были дочь Раймунда де Перейля Эсклармонда и Бертран де Марти, последний епископ, возглавлявший общины катаров в Тулузене.

Гарнизону предстояло провести в замке еще одну ночь, а у Пьера-Роже де Мирпуа оставалось одно незавершенное дело. Двумя месяцами ранее, после падения восточного барбакана, он принял меры по сохранению сокровищ Монсегюра, "золота, серебра и большого количества денег", которые были доверены двум дьяконам из Тулузы. Они покинули замок ночью и были пропущены через осадные линии сочувствующими в осаждающей армии, местными ополченцами, которых Гуго д'Арси неразумно разместил в уязвимом месте блокады. Сокровища все еще были спрятаны в одной из пещер региона Сабартес. 16 марта, за день до окончательной капитуляции, Пьер-Роже спрятал в своих покоях трех или четырех еретиков. Ночью их тайно выпустили из замка, и они спустились вниз по отвесному склону скалы, чтобы позаботиться о сокровищах. О природе сокровищ и успехе этой затеи больше ничего не известно, кроме бесплодных домыслов романтиков. На следующее утро Пьер-Роже и остальные обитатели передали замок сенешалю, приняли епитимью и ушли.

Монсегюр был не последним убежищем катаров, павшим перед католиками (Керибюс располагавшийся на вершине скалы в Фенуйедах продержался до 1255 года). Но его падение стало катастрофой для угасающей Церкви катаров, поскольку только непокорность Монсегюра позволила совершенным южного Лангедока служить своим общинам после того, как местная знать их покинула. После