– Сначала по схеме, а потом проверил, – Латышев показал два листка, исписанные одинаковым почерком. – Это перехваченное донесение, а это его докладная. Можно графологу отдать на экспертизу…

Самохвалов всмотрелся в бумаги, перевел дух и заметно повеселел.

– Мать честная! Ну, ты даешь! Прямо за жабры поймал гада!

Он с облегчением засмеялся.

– Никакой экспертизы не надо, и так все ясно! Сейчас он у меня все выложит!

Самохвалов вопросительно взглянул на Козюкова.

– Разрешите начинать, господин майор?

Тот кивнул.

– Ну, раз все сходится… Начинайте, с Богом. А я доложу Брусницову, надо ведь предписание на арест оформить!

По дороге в дежурку Самохвалов спросил:

– Пойдешь со мной, Юрий Митрофанович, «колоть» твоего крестника по третьей степени? Тебе ж потом его и в расход пускать…

Но Латышев замотал головой.

– Увольте на этот раз, не привык еще. Не созрел…

Михаил глянул испытующе.

– Ну, ладно, зрей. Только побыстрее. Недозрелые нам не нужны. И перезрелые тоже…

Он позвал с собой ротмистра Разгуляева, поручика Клементьева, и они повели Овсянникова в подвал. Еще в коридоре Клементьев рукояткой нагана выбил майору зубы. Допрос третьей степени начался.

* * *

– Эта сволочь быстро лопнула, – рассказывал через два часа сияющий Разгуляев. – Обоссался, плакал, в ногах валялся…

– Потому что идеи нет. Идейный и муки, и саму смерть стойко принимает, – со знанием дела пояснил Клементьев. – Иногда думаешь: да что он, железный, что ли? Почему ничего не чувствует? И сам злишься, нервничаешь, а удовлетворения не испытываешь…

– Так с чегго он, ггад, перрреметнулся? – грассируя, спросил хорунжий Лоскутов. – Чегго не хгватало-то? Пррри должности, в почете, все идут, челом бьют, бгарашка в бгумажке приносят, так еще и пррриворрровывать можно, если особо не зарррываться…

– Вот он как раз и зарылся! – сказал Самохвалов, разливая спирт из обычной солдатской фляги.

Все трое допросчиков были возбуждены и находились в приподнятом настроении. Латышев не мог понять, что им больше нравится: сама процедура или полученный результат?

– А история его падения проста, как апельсин, – продолжал Михаил Семенович. – Товарищи подставили ему бабенку – молодую, симпатичную, сладкую, он и размяк. И покатилось: пьянки, гулянки, деньги пачками… Коготок увяз – всей птичке пропасть… Ну, давайте выпьем за верность офицерскому долгу! За Веру, Царя и Отечество!

Офицеры встали, щелкнули каблуками и, отставив локти, залпом выпили. Потом стали спешно закусывать салом, солеными огурцами, вареной картошкой и соминым балыком.

В КР это уже стало традицией: поздним вечером, закончив работу, оперсостав собирался вместе, как правило, в кабинете Самохвалова, чтобы снять стресс и расслабить нервы: выпить, закусить, пообщаться, вспомнить старые добрые времена, зимние балы в Питере или дачный сезон где-нибудь на Кавказе. Кто-то рассказывал про знакомую курсистку, кто-то – про роман с известной светской дамой, пересказывали сплетни об известных людях столицы, спорили о преимуществах кухни популярных ресторанов. Обычно такие воспоминания оканчивались тихим бешенством и глухими проклятьями в адрес «краснопузых», то-ва-ры-щей, германцев, – всех тех, кто испаскудил такую замечательную жизнь. Сегодня тема изменилась, потому что пошло на раскрытие большое дело, которое все считали провальным. Запахло успехом и наградами.

– Так что, этот ггад сдал товгарррищей ? – спросил Лоскутов, набив рот салом и наливая следующую рюмку.

– Кого знал, того и сдал, – усмехнулся Клементьев. У него была кличка Зубной врач, или просто – Зубник.

– Кралю свою назвал, да еще одного комиссара, Поленова. Но на того-то зацепок немного, а на бабу все: и адреса, и явки, и родственники. Самгина Маруська, на Азовской, 16 живет! Ее возьмем в ближайшие дни, а она уже на комиссара и остальных выведет!

– А этот, Финогенов, он с ними в сговоре? – поинтересовался Латышев.

– Не факт, – Разгуляев покачал головой. – Майор говорит: по-пьянке у него информацию выпытывал. Втемную, вроде бы. Ну, да какая разница! Придется и второму гаду к стенке прислониться…

– Хватит о работе да о делах! – вдруг громко сказал Самохвалов. – Давайте выпьем за нашего героя, за Юрия Митрофановича! Ведь он, как Шерлок Холмс, нашего предателя вычислил! И уликами подпер, так что ему не соскочить с крючка! Кто еще так умеет? Да никто! Предлагаю настоящий брудершафт: с лобзанием! И переходом на «ты», как между друзьями положено!

Они встали, переплели руки, троекратно расцеловались.

– За дружбу, Юра!

– За дружбу, Миша!

Клементьев нахмурился.

– Что вычислил ты гада так умно, конечно, хорошо… – сказал он, обращаясь к Латышеву. – Только ведь это полдела! Его ведь допросить надо – с душой, с сердцем, чтоб до самой сути дойти! Раз ты его выявил, значит, ты и изобличить должен! И ликвидировать потом, как по инструкции положено… А ты – в кусты! Почему? Или ты будешь головой думать, чистеньким оставаться, а мы за тебя грязную работу сделаем, в крови и говне возиться станем? А как потом за одним столом сидеть? Чистенькие с грязными не садятся! Если мы товарищи, то все должны быть одинаковыми!

– Да я ни о чем таком и не думал, – принялся оправдываться Латышев. – Просто не привык еще…

– Вот с завтрева и начинай привыкать!

Контрразведчики выпили в очередной раз. Самохвалов прищурился:

– Скажи, Юра, а ты раньше сыском занимался?

– Да нет, не приходилось.

– А как же ты додумался до этой схемы со стрелочками? Откуда такая логика?

– Сам не знаю. Просто в голову пришло.

Михаил многозначительно улыбнулся.

– А я знаю! Тебя перстень Иудин надоумил!

Контрразведчики зашумели.

– Что за перстень?

– Какой такой «Иудин»?

– А ну-ка, покажи!

Юрий Митрофанович, было, замялся, но Самохвалов настоял:

– Не жмись, друг Юра, мы тут все заодно!

Латышев извлек перстень из нагрудного кармана. Сегодня он вел себя необычно: металл нагрелся, лев скалился, как живой, черный камень противоестественно ярко отблескивал в тусклом свете керосиновых ламп, притягивая взгляды собравшихся и завораживая каждого.

– Это не простая вещь, – сказал Самохвалов. – Он помогает хозяину, бывает, что и жизнь спасает, только потом отбирает ее…

– Правда, что ли?

Латышев кивнул.

– Меня товарищи в штаб вызвали, расстрелять хотели… А я по дороге перстеньком обзавелся и вот – жив остался…