А в самом деле – ну и что? Эта Анна и этот Петер, скорее всего, не принадлежат к высшему обществу. У них нет строгих родителей, дядюшек и тетушек, бабушек и дедушек, соседей с графскими титулами, постоянных гостей в родительском имении. Нет всей этой многочисленной и добровольной полиции нравов, которая следит друг за другом и особенно за молодыми людьми. Наверно, Анна из какого-нибудь Андерваруша, а Петер, дайте-ка вспомнить, когда мы встретились два года назад на улице – разговор между каретой и коляской – Анна же сказала, откуда он. Дайте же вспомнить. Дайте вспомнить.

– Вы из Триеста? – спросила я у Петера. – Что-то такое припоминаю.

– Из Белграда, – сказал он.

– Да, да, конечно, – сказала я. – Когда-нибудь мы будем и в Белграде.

Честное слово, я не имела ввиду ничего дурного, ничего оскорбительного для его национальной гордости. Я могла точно так же сказать: в Лондоне, в Париже, в Петербурге. Я имела в виду просто – когда-нибудь мы все вместе, вот так, окажемся в Белграде. Будем гулять по белградским улочкам. Но почему-то я не сказала: «Когда-нибудь я приеду в Белград. Побываю в Белграде. Навещу Белград» или что-то еще в этом роде. Но я сказала именно так, как я сказала. «Когда-нибудь мы будем и в Белграде».

– Никогда! – вдруг закричал Петер ощерившись. – Запомните это! Мадмуазель такая-то фон что-то там. Никогда!

– Успокойтесь, – сказала я. – Вы совершенно правы. В том смысле, который вам послышался в моих словах, мы… Мы, – закричала я и постучала себя левой рукой в грудь, а правой рукой подкрутила воображаемые усы, – вот в этом смысле мы никогда не будем в Белграде. Даю вам честное слово имперской аристократки! Но не потому, что мы такие добрые и хорошие, а потому, что сил не хватит. Вы довольны?

Он хмыкнул и замолчал.

Какой он смешной – этот патриотизм малых стран и народов! Все время им кажется, что кто-то их хочет проглотить, схряпать и прожевать. Ну да, конечно. Не без этого. Но, с другой-то стороны, что ему, студенту Штефанбургского университета, или Высшей технической школы (не знаю, где он там учится), или Имперского коммерческого училища – что ему с того, какой флаг будет болтаться над дворцом в центре его столицы? Я подумала: а мне будет все равно, какой флаг будет мокнуть под дождем и задубевать на морозе над Королевской канцелярией в центре Штефанбурга? Или над нашим сельским домом в табельные дни? Смешно сказать – наверное, все равно. Это странно.

Ну, а раз он из Белграда, то тем более. Они могут чувствовать себя совершенно свободными в этом городе. Он студент. А интересно, чем Анна занимается? Может быть, тоже посещает женские курсы? Тоже прилежная ученица из мещан? Из тех, кто, по словам моего папы, будет определять судьбу нации всего через поколение.

– Я приехала из Вены, – вдруг сказала Анна. – Осмотреть здешние музеи. Коллекцию графа Нановски. Она недавно открылась в Бельведере для всеобщего обозрения.

Боже, как она неловко врет! А два года назад что она тут, извините за выражение, обзирала?

– Два года назад, – ответила Анна моим мыслям, – я еще жила здесь и заканчивала женскую гимназию. А потом папашу перевели в Вену. Он служит в генеральном штабе. Полковник. («Надеюсь, не Редль?», – подумала я, но вслух говорить не стала.) А сюда я приехала действительно, – она напористо и убедительно выговорила это слово и повторила его, – действительно, чтобы посмотреть новый музей. Мой отец воспитывает меня в любви к изящному.

– Мой меня тоже – сказала я.

Вот мы и пришли.

Я подергала дверь. Она была закрыта, потому что времени было пять минут двенадцатого. Но в окошко швейцарской стучать не пришлось. Швейцар услышал, отодвинул засов. Мы вошли. Он воззрился на меня, не узнавая.

– Второй этаж, левая, – сказала я. – Вспоминайте, живенько. А то деньги назад.

– Да, да, да, добрый вечер, барышня. Пожалуйста, проходите, – сказал он, совершенно не обратив внимания при этом на Анну и Петера.

Наверно, они были давние постояльцы. Конечно, если б я была вредная девчонка, я бы стала долго и церемонно прощаться с Петером, глядя с тайной и ехидной ухмылочкой, как он не знает, что делать. То ли сразу пойти вместе с Анной в ее квартиру, прибавив что-нибудь типа «Я уж с вашего позволения провожу свою приятельницу до двери», либо сделать вид, что он действительно провожал ее до дому и сейчас пойдет восвояси, чтобы потом тихонько вернуться. Нет, я, конечно была злой девчонкой, но уж не настолько. Поэтому я помахала им рукой, сказала «пока, пока!» и взбежала по левой лестнице на второй этаж, надеясь, что Анна живет не в соседней квартирке. Я остановилась на верхней лестничной площадке, задержала дыхание, прислушалась. Слышно было, как швейцар что-то бубнит. Потом какие-то шаги вдаль. Слава создателю, она жила на правой стороне. Закрытая дверь. Железный скрип задвижки. А может быть, Петер и в самом деле пошел домой. Ну да бог с ними.

Я открыла дверь квартиры. Тьма была кромешная, потому что окна смотрели не на улицу, где был хоть какой-то свет далеких фонарей и слабое сияние города внизу под холмом, а прямо, можно сказать, на склон холма, заросший кустами. Я зажмурилась (я всегда жмурюсь в темноте – зачем тратить глаза, когда все равно ничего не видно) – и стала вспоминать, справа или слева стоит столик со свечками и спичками. Но тут вспомнила, что в доме есть электричество. Выключатель (я точно помнила, что он справа) пошарила правой рукой и нащупала фаянсовый кругляш с медным барашком. Повернула барашек: щелк, щелк – никакого впечатления.

– После одиннадцати они выключают электричество, – раздался голос из темноты. – Не бойтесь.

Я вытащила из-под блузки револьвер и для начала выстрелила в темноту.

– Сдаюсь, сдаюсь, сдаюсь! – раздался крик.

Чиркнула спичка. Загорелась свечка.

– Держите свечку ближе к груди, – велела я, прицеливаясь и всматриваясь с незнакомца. – Чтоб я сразу попала в сердце.

– Шутница, – сказал он. – Я всегда знал, что вы очень остроумная барышня.

Тьфу ты, Господи! Это был господин Ничего Особенного, он же господин Неизвестно Кто, он же адвокат Отто Фишер.

– Вы не боитесь случайно спустить курок? – сказал он. Я молчала. – Мне повезло, что вы не умеете стрелять на голос, – сказал он, – Но, по-моему, вы повредили диван. А если бы вы попали в меня?

– Закон на моей стороне, – возразила я. – Вы, как адвокат, должны это знать.

– А вы-то откуда знаете? – спросил он.

– Читала в книжках, в английских романах про сыщиков, – сказала я. – Там присяжные в таких случаях всегда оправдывали девушек.

– У нас не действует англо-саксонское право, – сказал адвокат Отто Фишер. – У нас право континентальное, романо-германское.

– Веселый разговор, – признала я, продолжая в него целиться. – Вы забрались в мою квартиру, чтобы читать мне лекции по сравнительному правоведению?

– В вашу квартиру? – спросил он, хихикнув. – А вы уверены в том, что она ваша, барышня?