– Но уж не ваша точно, – сказала я. – Давайте, господин Фишер, или как вас там, – я отступила к двери, – давайте попрощаемся по-хорошему. Выматывайтесь, проще говоря, а то я папе наябедничаю.

– Это я наябедничаю вашему папе, – сказал он – Сообщу ему, что я вас нашел и что с вами все в порядке. А дальше он сам будет решать – оставить вас здесь, самому заявиться и уговаривать, или вызвать полицию.

– То есть это папа вас послал? – спросила я.

– Ну, разумеется, – ответил он. – Намекнул эдак, не худо, мол, узнать, что у этой бестии на уме и где она собралась ночевать. Неужели и вправду у своей мамаши? Насчет вашей мамы проверить было все очень просто. Вы знаете, барышня, с тех пор, как в дома провели электричество, проводить сыскные действия стало гораздо легче. В любую квартиру, в любой особняк может заявиться нахмуренный молодой человек в синем мундире городской электрической службы. Но в случае с вашей мамой было еще проще. Швейцар побожился, что вы там были утром, а примерно в два часа пополудни ушли и более не возвращались. Поэтому оттуда я поехал сразу сюда. Вы, наверное, спросите, барышня, как я узнал ваш адрес? Попробуйте догадаться сами. – Я молчала. – Открою вам этот маленький секрет, – сказал он. Он встал, поставил свечку на стол, зажег другую и третью. Три свечки довольно хорошо освещали эту комнату. Мне стало любопытно, и я совсем расхотела его убивать. – Вот, глядите, – сказал Отто Фишер и вытащил из саквояжа страничку городской газеты. – Спрячьте пистолет, пожалуйста, а то я немножечко нервничаю. Вдруг у вас от удивления вздрогнет палец, и вот тут уже закон будет явно не на вашей стороне, потому что вся обстановка – три свечи и раскрытый саквояж – будет свидетельствовать о том, что мы с вами просто мирно беседовали.

У меня был не пистолет, а револьвер. Из револьвера от случайно дрогнувшего пальца выстрел не получится. Надо сильно тянуть крючок, чтобы перекрутить барабан и взвести курок, а потом его спустить. Поэтому револьверы рекомендуют барышням и начинающим. Но господин Фишер, наверно, не разглядел. Ну и ладно – пусть понервничает.

Вдруг в дверь постучали.

– Кто? – крикнула я.

– Это, как это, с вашего позволения, стреляли или что? – раздался голос швейцара.

– Или ничего, – ответила я. – Все живы. Всё спокойно. Идите спать. – Слышно было, что швейцар потоптался за дверью, покряхтел, покашлял и ушел.

– Вот, вот, – сказал Отто Фишер, кладя газетный лист на стол, – полюбопытствуйте.

Я увидела страничку объявлений с выдранным клочком. Это была именно та страничка, которую я читала в кофейне сразу после того, как нашла кошелек. И выдран был именно тот лоскуток с объявлением о том, что сдается квартира на улице Гайдна. Смешно, но на бумаге даже остались желтые пупырышки – следы моих слез, когда я так глупо и так искренне плакала над собственной скупостью и бесчувственностью, над тем, что я сначала хотела подарить своей любимой, драгоценной госпоже Антонеску восемь тысяч крон и буквально через две секунды собралась пригласить ее в кафе, истратив на это дело две кроны.

Понятно. Мне все стало понятно.

– Вот! – торжествующе сказал Отто Фишер. – Я увидел это в кофейне, за вашим столиком. Я увидел этот выдранный лоскуток бумаги, и дальше мне оставалось только взять нетронутый номер городской газеты за то же число и понять, куда вы поехали.

– Значит, вы за мной следили? – сказала я.

– А вы сомневались? – усмехнулся он. – Я приехал на улицу Гайдна буквально следом. Точнее, через час. Кажется, ваш извозчик ехал навстречу моему. Вы не заметили? Швейцар подтвердил, что вы сняли квартиру в этом доме, и даже показал мне корешок расписки. Разумеется, на всякий случай я отрекомендовался вашим дядюшкой, добавив при этом, что вы вполне самостоятельная молодая особа, но несколько эксцентричная. Швейцар спросил: «Что такое эксцентричная?» – и я ответил: «Это значит, что за ней надо присматривать».

– А зачем вы за мной следили? – спросила я. – Вас папа об этом попросил? Это что, входит в ваши обязанности как семейного адвоката? Продавать имение, регулировать имущественные споры супругов, а также следить за эксцентричной дочерью, так?

– Нет, нет, – сказал он. – Просто так совпало. Вы мне были любопытны. Еще с тех пор…

– С каких еще с тех? – спросила я.

– Ну неужели вы не помните? – сказал Отто Фишер. – Три или даже четыре года назад. Когда вы гуляли под окнами своего дома с биноклем, и я обещал вам рассказать, отчего это в Штефанбурге в квартирах простых обывателей вдруг можно встретить драгоценные картины великих мастеров прошлого. Кстати, тогда вы тоже хотели зарезать меня кинжалом. Помните?

– Припоминаю, – сказала я. – Кажется, мы пили кофе в том самом кафе.

– Вам часто хочется убить человека? – спросил он.

– Нет, – засмеялась я. – Довольно редко. То есть пригрозить я, конечно, могу. А по-настоящему, ну, может быть, раз, или два.

– А кого? – спросил он.

– Мы с вами еще недостаточно знакомы, – сказала я, – чтобы вести такой чрезвычайно личный разговор.

– Понятно, – сказал он.

– Ну что ж, – сказала я, – раз всем все понятно, тогда прощайте.

– Вот так новости! – сказал Фишер. – Неужели вы собираетесь выгнать меня из дому на ночь глядя?

Я настолько не ожидала подобной беспримерной наглости, подобного простодушного неприличия, что даже головой замотала и сказала: «А, простите, а как же иначе?» – хотя, на самом деле вот тут-то и надо было вытащить револьвер и, стрельнув пару раз, заставить его убраться вон. Там оставалось еще пять пуль. Но я отчасти даже растерянно повторила:

– А как же иначе?

– Очень просто, – сказал он. – Я остаюсь здесь. Вы ведь добрая барышня? А вдруг мне просто некуда идти? Вы ведь знаете, как это страшно, когда человеку некуда идти? Это не я говорю. Это русский писатель говорил, но я с ним полностью согласен. Вы снимаете роскошную квартиру в Штефанбурге. У вас огромное имение к северу отсюда. На Сигете, то есть на Инзеле, живет ваша мать, графиня фон Мерзебург. Наконец, у вас есть вот эта квартира, которую вы тоже считаете своей. Целых три пристанища, не считая поместья! А представьте себе пожилого сорокатрехлетнего мужчину, усталого, одинокого, которому совершенно некуда идти. Представьте себе, что он лишь претворяется успешным поверенным, а на самом деле вот в этой сумке, в этой, так сказать, суме странника, – и тут господин Фишер неожиданно привольно уселся на диван и попинал ногой стоявший сбоку саквояж, – вот в этом мятом чемоданчике, в этом нелепом саквояже все его пожитки: пара воротничков и манжет, запонки с фальшивыми бриллиантами, бритвенный прибор, кусок мыла, флакон одеколона и потрепанный гражданский кодекс, напечатанный мелким шрифтом. Ну и еще пара очков. Неужели, милая барышня, у вас не сжимается сердце при взгляде на этого загнанного жизнью человека, которому нужно так мало – лишь немного ласки и участия. Сядьте рядом. Сядьте рядом, не бойтесь. Подарите мне хотя бы взгляд. Я уже не осмеливаюсь просить вас разрешения поцеловать вашу ручку. Сядьте рядом, посмотрите на меня, хотя бы с участием.