Дверь открылась, и на пороге предстал Олег Петрович.

— Лучше все же на машине, — сказал он равнодушно.

— Не нужно мне машину! — Она уже злилась и точно знала, чтозаплачет, как только ей удастся выскочить на улицу.

Только бы побыстрее выскочить, только бы не при нем.

Он некоторое время поизучал ее манипуляции с сапогами.

— Почему все такие, как ты, носят такие сапоги? — спросил онзадумчиво.

— Такие, как мы, — это какие? — спросила Ника. «Молния»наконец подалась, поехала вверх и больно прикусила кожу вместе с колготками.

Слезы, предательские, дурацкие женские слезы унижения и болипоказались на глазах.

Я не заплачу, сказала она себе. Я ни за что не заплачу.

И мне наплевать на колготки!

— Такие — это какие?! — повторила она, глядя на него. Вгорле стоял комок, было трудно дышать. — Старые?! Страшные?! Бедные?!

Он пожал плечами.

— В сапогах теплее, чем в ботинках, — сказала Ника ивсхлипнула, но удержалась. — В них можно долго ждать троллейбуса. Через сугроблезть удобно. И можно не покупать их каждый сезон! И носить с юбкой, и сбрюками тоже! Это ты хотел у меня узнать?

— Ника, — начал Олег Петрович, чувствуя себя отвратительно,— если ты решила, что я тебя выгоняю…

— Не-ет! — крикнула она. — Ничего я не решила! Я ухожу сама!Потому что мне надо домой! Немедленно надо домой! Прямо сейчас!

Она выбралась из гардеробной, печатая шаг, прошла мимо негои стала открывать все двери подряд. Она вдруг позабыла, какая входная.

Олег подошел и открыл нужную.

— Спасибо, — сказал Ника, протиснулась, изо всех силстараясь не коснуться его, и с порога еще обернулась. — За все тебе спасибо,Олег! Если бы не ты, мы бы пропали, и Федор пропал, а он для меня главныйчеловек на свете! Вот, хочешь, до земли поклонюсь?

И она отвесила земной поклон.

Он кивнул.

— Прощай, — сказала она. — Я просто слишком сильноувлеклась. Напридумывала. Больше не буду.

Он опять кивнул.

Говорить было нечего, и она побежала вниз по широкоймраморной лестнице, касаясь рукой в старенькой перчатке отполированных перил счугунными завитушками.

Олег немного постоял на пороге, а потом с грохотом захлопнулдверь.

Вот так правильно, подумал он вяло. Вот так и должно быть.Эта женщина мне не подходит. С ней все будет слишком всерьез, уже слишкомвсерьез, а у меня… работа.

Кажется, было что-то еще, из-за чего она ему не подходит,или не было?..

Значит, так. Я не могу себе позволить ничего такого, потомучто у меня… у меня… работа. Ну да, вот же еще и работа! А что у нас шло пунктомпервым?

Кажется, тоже работа.

Он стоял у двери и слушал. Ничего не слышал, конечно, трислоя бронированного железа отделяли его от широкой мраморной лестницы, покоторой неслась Ника, убегая от него.

Глупо было стоять под дверью, и он пошел в столовую. Подороге он все никак не мог сообразить, столовая — это налево или направо, апотом сообразил.

Столовая, громадная и пустынная, как Море Дождей на Луне,показалась ему самым холодным местом на свете. Топить, что ли, перестали?.. Ондошел до эркера, в котором стоял белый рояль, а рядом на Новый год всегданаряжали елку, пощупал огненные батареи, повернул обратно и дошел до пузатогобуфета, который однажды добыл для него Василий Дмитриевич. Помнится, они обаеще очень гордились этим буфетом! Маятник качался в громадных напольных часах,взблескивал отраженным светом, и была в этом взблескивающем свете вселенскаятоска и пустота, куда там Морю Дождей!

Что-то попалось ему на глаза, за что вдруг зацепилосьсознание, но он не понял, что это такое.

Он насторожился, поискал глазами и вдруг увидел.

На уголке стола был организован натюрмортик. Запотевшая бутылкаводки, две стопки, два соленых крепеньких отурца на хрустальном блюдечке, дватолстенных ломтя черного хлеба, а сверху по куску отливающего в розовое сала, иеще синий лук колечками, приваленный к каждому куску хлеба.

Олег подошел и стал разглядывать натюрмортик. И вдругулыбнулся растерянно. Она все поняла, хотела его подбодрить и как-торассмешить, что ли, и дать ему понять, что все это не всерьез — кто же ест лукс салом на романтическом свидании?! Уже Олег-то Никонов не ест вообще никогда,не то что на свидании!

И пока в ванной он разговаривал с богом, она соорудила всеэто — для него. Чтобы утешить.

Нельзя швыряться тем, чем тебя собираются наградить,подумалось ему. Нельзя кричать — заберите у меня награду, с ней слишком многовозни, и вообще страшно, я и без нее как-нибудь управлюсь, ведь управлялся досих пор!..

Он взял увесистый бутерброд с тарелки, откусил и зажмурилсяот счастья — так было вкусно.

Может, еще не поздно? Может, вернуть ее?!

Ну да, да!.. Он сейчас позвонит Гене, и они поедут к ней,она его прогонит, конечно, но он умеет убеждать. Он убедит ее, привезетобратно, в это самое Море Дождей, самое пустынное место на свете, и оничто-нибудь придумают. Не век же им поодиночке пропадать!

Или Гена здесь ни при чем?! Или все нужно делать самому?!

И тут ему на голову обрушился дверной звонок. Олег Петровичвыронил бутерброд, помчался и распахнул дверь.

— Ну вот что, — сказала Ника. — Я вернулась, чтобы ты понял,что со мной так обращаться нельзя!

Глаза у нее горели, она сказочно, неправдоподобнопохорошела, и Олег вдруг подумал, что в квартиру к нему ворвалась девчонка, авовсе не Вероника Башилова, музейный работник и мать поганца, втянувшего ОлегаПетровича во всю эту историю!

— Нельзя! — крикнула она и сверкнула глазами, как ведьма. —Может, у меня сапоги какие-то не такие, — и она показала руками, какие именноне такие, — но я человек! И ты не смеешь издеваться надо мной!

— Я не издеваюсь, — пробормотал Олег Петрович испуганно,рассматривая ее. — Я хотел за тобой ехать. Гене хотел звонить…

— Поди ты со своим Геной! — Она влетела в холл и захлопнулаза собой дверь с такой силой, что по всему дому прошел грохот и осел где-то напервом этаже, у охранников. — Я тебе не навязывалась!

— Не навязывалась.

— Я тебя ни о чем не просила!

— Не просила.

— Если я все придумала, то ты тоже все придумал!

— Придумал.

— Перестань со мной соглашаться, черт тебя побери!