друга, взялись за руки и замолчали. Это большое умение – молчать друг с другом. Дается только близким.

– Я так устал от этой Варшавы, – сказал Никс. – Думаешь, брат был прав, положив на нас целое королевство?

Прав – не прав. А бери и неси.

– Мне иногда кажется, что этот крест может раздавить Россию.

* * *

Всю справедливость этих слов Бенкендорф почувствовал на следующий день в кабинете Новосильцева в Саксонском дворце. Дело выглядело так, будто шеф жандармов на аудиенции. А ему такие ощущения не положены. Теперь он доверенное лицо императора, и робеть надобно Новосильцеву. Вот одного из «молодых друзей» Ангела – старика Чарторыйского – отправили в Пулавы. Хотите, чтобы и вас?

Однако уверенности не было. Просто беда. Все потому что шел с просьбой. Выступал стороной заведомо слабой. Ну и нарвался, конечно. На теплый прием.

Его встретил человек, который по службе теперь вообще не заведовал здешней полицией. Но она ему подчинялась. «Вот объясните мне, как?» Польша.

– Корнет будет предан суду в соответствии с законами.

На Бенкендорфа смотрел старик с белым пушком вокруг лба. В шитом золотом камергерском мундире. С руками, удерживая дрожь которых, он прикладывал заметное усилие.

«И я таким буду, – ужаснулся Бенкендорф. – Буду корчить из себя вельможу и заменять ум напускной строгостью».

– Мальчик не сделал ничего дурного, вы же знаете.

Старик откашлялся.

– Вы говорите по просьбе графини Потоцкой. Когда-то в молодости вы были с ней близки. Теперь безутешная мать приникла к вашим ногам. – Он сделал выразительную гримасу. – Я давно знаю эту даму. Самый длинный и самый вольный язык Варшавы. Записная интриганка. Вечные каверзы правительству. И сын туда же пошел. Добрался аж до Лукасинского. Это ж надо уметь! Кто-то ему помог. Все узнаем. У меня есть мастера.

Шурка содрогнулся.

– А вы, – с укором, почти с насмешкой заявил сановник. – Размякли от хорошеньких глазок, которые пускают слезу. А может, и не только от них? Ваше попустительство всем известно. Хотите быть добрым? С ними? А не след.

Ну, все. Бенкендорфу надоело. Побыл просителем. Не понравилось.

– Я забираю корнета для своего ведомства.

Новосильцев было рыпнулся:

– Нельзя-с. Он задержан полицией и разбираться с ним…

– Напомните мне, как называется ваша нынешняя должность? – Одним голосом Александр Христофорович отодвинул хозяина кабинета от себя и поместил значительно ниже. Его дело – приказывать. Дело Новосильцева – подчиняться. Забыл? Так он напомнит.

– На основании чего вы, прибыв в Варшаву, вновь взяли на себя роль комиссара по внутренним делам? Его величество такого указа не подписывал.

Вельможа не то чтобы смешался, а как-то сбился. Как бывает с пожилым человеком, который нетвердо различает свои сегодняшние роли и все тяготеет ко вчерашним, когда он был и молод, и силен, и уверен в себе.

«Уйти, уйти, уйти вовремя!» – взмолился Бенкендорф.

– Я лишь… – руки старого сановника затряслись еще больше. – Я лишь прибыл на коронацию, и старые подчиненные удостоили меня просить совета.

– Не следовало, – отрезал Александр Христофорович. – Я приехал забрать юного графа Потоцкого, а вовсе не пререкаться с вами. Как вы понимаете, высшая полиция стоит над полицией обычной.

У Новосильцева мелькнула спасительная мысль. Он был оскорблен, и сейчас для старого вельможи делом чести было спровадить незваного гостя, не отдав мальчишку.

– Вы еще не разграничили полномочий с министром внутренних дел Закревским. А меня, пока не назначена замена комиссара в Варшаве, государь просил совмещать обе должности…

Бенкендорф жестом отмел возражения. Бодаться так бодаться! Просить можно у тех, кто дает. У Бога, например. А у этого злыдня зимой снега не допросишься. Хоть слезами изойди.

– В любом случае данные вопросы не в вашей компетенции. Я доложу государю, что меня задерживали при исполнении долга. Государь не желает обижать самые видные здешние семейства как раз перед коронацией. Юноша не более чем шалун. Пребывание на полковой гауптвахте – вот чего он заслуживает. Полиция же от неумеренного усердия готова передать дело в суд. Курам на смех!

Новосильцев побледнел.

– Смеяться не над чем, сударь мой, когда вся Варшава повторяет слухи…

– Так его приведут? – нетерпеливо осведомился Бенкендорф, всем видом показывая, что ему недосуг слушать бредни.

– При вашей беспечности вы провороните бунт! – вскричал старый сановник. Он был готов полечь костьми. – Я оставляю за собой право лично передать арестованного его императорскому величеству! А не тот ли это самый злодей, который на днях пытался стрелять в государя?

Новосильцев вообразил себя спасителем отечества.

– Послушайте. – Бенкендорф дернул щекой. – Я не хотел прибегать к этому аргументу. Но вы не оставили выбора. Скажите, что подумает государь, узнав, что большую часть казны Великого Востока Польши вы забрали себе?

Старик будто прозрел: «И этот масон!»

– Вам здесь наговорили…

– У меня свои источники, – скромно отозвался шеф жандармов. – Но, поверьте, будет лучше государю с ними не знакомиться.

Морица привели. Лохматого и расхристанного. При виде Бенкендорфа он аж попятился. Генерал забрал его с собой. Сел в карету и уехал. Дорогой оставался хмур и непроницаем.

– Куда мы едем? – не выдержал Мориц.

– В Мокотув.

– Домой?

Кивок.

– И вы так просто отпустите меня?

Снова кивок.

– Почему?

– Непонятно? – Бенкендорф был очень зол. И на себя. И на мальчишку.

– Куда вас понесло? Кто вас надоумил?

– Не могу сказать, – юноша закусил губы.

– Я и так знаю. Граф де Флао. – Александр Христофорович раздраженно дернул головой. – Заметьте, он вами воспользовался. А сам остался в стороне.

Мориц это уже понимал.

– Меня будут судить?

– Нет.

– А как же?

– Я разберусь.

У юноши родилась новая мысль.

– Мне следует бежать? Скрываться?

Шеф жандармов против воли засмеялся. Дети! Ну, куда он может бежать, чтобы его не нашли? В казарму родного полка? В Яблонну? А все-таки стоит подразнить, чтобы до конца прочувствовал всю подлость де Флао.

– Если только у вас есть возможность уехать с графом Шарлем-Огюстом в Брюссель.

– Уехать? – ужаснулся Мориц. – А мать? А сестра? А вся прежняя жизнь? К тому же… он меня не звал.

– И не позовет, – удовлетворенно заявил Бенкендорф. – Когда-то я сказал вашей матери, чтобы не рассчитывала на этого хлыща. Вы больны той же наивностью? – Карету тряхнуло. – Приехали.

Александр Христофорович приказал остановить у ворот.

Мориц колебался.

– Сударь, может быть, вы окажете мне часть и войдете в наш дом? – Он не знал, как выражают благодарность врагу.

– В другой раз, – кивнул головой отец. – Вылезайте.

* * *

Граф де Флао занимал три комнаты во втором этаже. Прекрасные апартаменты с видом на реку. Александр Христофорович не стал унижать себя ни засадой, ни выманиванием Шарля-Огюста на улицу. Дело личное. Он бы даже сказал, семейное.

Когда слуга открыл, просто прошел внутрь.

– Сударь, сударь! Без доклада…

«Мне можно».

Граф обретался в гардеробной, намереваясь потребовать светлый галстук. Но вместо лакея увидел шефа жандармов, который без дальних околичностей въехал ему в челюсть.

– Полиция! – придушенно закричал слуга.

«Я – полиция». – Бенкендорф пронаблюдал на лице графа медленное узнавание.

– Я уже бил вас дважды, – сообщил он. – Сегодня третий. – Кулак снова приблизился к лицу де Флао и застыл перед самым носом. Сломать? Оставить? – Никогда больше не приближайтесь к моему сыну.

Шурка ослабил хватку. Де Флао сполз на пол и вытер кровь с разбитой губы.

– А я уже говорил вам, что вы деретесь, как мужик. Если бы вы были человеком чести, я предпочел бы дуэль. Но, во-первых, вы не человек