– Он действительно умён и полезен, – с горечью признал Иларио, глядя на полоску дорожной пыли, делающуюся все тоньше и дальше. – Увы, еще и ядовит. Подлец пытался обратить меня в свою веру.

– Я заметил, что он бережет левую руку, – хмыкнул Кортэ. – Знаешь, брат мой, почему-то я склонен подозревать: ты первым взялся приобщать его к идеям Башни.

– Проповедь в стане еретиков есть долг истинного служителя. – Опасно тихим и ласковым голосом, отмечающим большое раздражение, сообщил Иларио. – Мне ли не знать, что его наложницы принесли югу более пользы, чем все осведомители короля Галатора! Он одалживает красавиц полезным сластолюбцам, подлецы выбалтывают тайны, а мы с братом Тэо должны терпеть все это и отпускать грехи. – Иларио зашипел от возмущения, пустой рукой сделал жест, словно перебросил в пальцах метательный нож. Затем лицо багряного брата обрело безмятежность, он глянул на стоящих поодаль слуг и одними губами обрисовал худшее обвинение: – Даже наш настоятель… нет, я промолчу.

– Как занятно! Ты-то свят, и в порт иной раз бегаешь только за свежей рыбкой… Как же, аккурат ночами привозят улов, – лениво поддел Кортэ. – Не рычи, не виноват ведь я, что ветру ведомо слишком многое. Учись великодушию к людским слабостям. Они вроде коричневых пятнышек на винограде: обозначают сладость и спелость. Настоятель святой, он всех нас терпит, порою отдыхая от великих трудов. И ты святой, раз терпишь меня.

Аше соскользнула наземь и восторженно охнула, потянулась к конской шее. Вороной мирно вздохнул, опустил голову, позволил гладить свою холеную шкуру и перебирать густую мелкокудрявую гриву, тоном и завитками так похожую на волосы женщины. Сын ветра занял седло и усадил впереди свое сокровище, с улыбкой выслушивая, какой же он несравненный и замечательный, какой у него дивный конь и как ловко он прогнал «того, человека берега».

Наречие Аше состояло из коротких простых слов, временами сын тумана хмурился, пробуя понять: насколько точна прямая, обеспеченная даром нэрриха, способность понимать речь. Он слышит слова, выделяет смысл их – тех, что содержат привычные, общепринятые понятия. Он осознает удобной и даже почти родной вязь сплетения слов во фразы, тонко воспринимает интонации. Но в итоге смыслы – двоятся… и даже, пожалуй, не так: слоятся, распадаясь на множество пластов. Он не в силах счесть Аше дикаркой, то есть существом примитивным, в чем-то ущербным. Невольно он усложняет и обращивает плотью образности её простую речь. Улавливает в звучании и интонациях лучшее: звонкие нотки бубенчиков и шелест сухой степной травы, оставляя вне внимания краткость слов и частое их повторение. Если Аше как раз теперь, сидя боком и болтая босыми ногами, смеется, пятый раз повторяя: «конь могуч», слуху её повторы не скучны. Они сами собою, в силу тонких вариаций звучания, подменяются на более сложные и красивые слова эндэрийского наречия. Получается нечто вроде: «конь сильный, он могучий, он славный, он резвый» – и так далее.

Аше настоящее сокровище, а красивой женщине можно простить всё, если звонкое эхо каждого её слова заставляет мелко и ласково вздрагивать струны души, если к тому же ты обязан ей жизнью, если твое дыхание и теперь подстраивается в такт с её смехом и вздохами… Только одно портит прелесть поездки: собственные ответы на наречии маари. Сознание вдруг делается беспристрастно-честным и позволяет слышать всю примитивность речи, всю грубость хрипловатого голоса. Хочется шептать или вовсе молчать.

– Тебе надо выучить здешний язык, – мягко посоветовал Кортэ, хотя в наречии маари не нашлось просительной, косвенной формы. Пришлось заменить «пожалуйста» на поцелуй в макушку. – Хорошо?

– Все, что вам угодно, хорошо, – сразу согласилась женщина. Пальцем указала на Иларио. – Он пленник? Прикажите, пусть он учит.

– Он друг, – кое-как подобрал подходящее слово Кортэ, понимая, что назвал Иларио «идущим рядом на опасной охоте».

– Славный охотник? Хорошо, – важно кивнула Аше. – Пусть сегодня он охотится. Я смотрю, всю дорогу смотрю. Нет антилоп, нет змей, а таких птиц я не знаю, вдруг совсем жёсткие? Этот, человек берега, не умел охотиться, значит, он слабый. Мясо ему носили другие мужчины, нарезанное. У него нет копья. Он жадный, отобрал мое оружие и повесил на стенку. Я злилась! Разве он взял меня в плен? Разве сильный станет гордиться чужой победой?

– Полезное дерево, – показал Кортэ, начиная обучение языку. – Дерево. Растет. Де-ре-во.

– Дреи, воо, – Аше старательно разрезала слово надвое. – Хорошо. Дреи – как у нас дри, просто запомнить.

Кортэ задумчиво кивнул, укоротил повод, жестом подозвал Иларио. И стал без спешки излагать брату библиотекарю мысли по поводу того, каким сокровищем может оказаться его ящерка для Башни. Если Абу прав – а он, вот ведь обида и ущемление гордости, почти всегда прав – то язык дикого народа относится к числу древнейших. Прочие равные ему возрастом давным-давно сгинули или переменились, звучание их забылось, исказилось. «Дри» – значит «живое, растущее, дарующее, соединяющее стихии и миры». Сын ветра нахмурился, пробуя уточнить оттенки смысла и выбрать менее общее, узкое определение. Не смог, еще раз убеждаясь: язык маари не только примитивен, но и всеобъемлющ. Простота и наполненность смыслом – две крайности, порождающие и сложность восприятия, и многослойность.

– То есть у нас древо, у галаторцев трэи, у туранцев арро… а исходно было дри, – задумался Иларио.

– Нет, исходно было пёс его знает что, но крепко похожее на «дри», – уточнил Кортэ. – Они сберегли язык, почти что тот самый, что был единым до разрушения ложной башни и разделения наречий. Будешь учить речь маари?

– В её ереси, как золото в речном песке, сокрыты тайны изначального? Грани камня краеугольного, а то и сам утес скального основания, – промурлыкал Иларио, во взгляде его мелькнула хищность. – Начертание букв у них есть? Письмо, хоть какое-то? Пусть символьное. Да не молчи, спрашивай!

Кортэ кивнул и начал старательно искать в коротких созвучиях нужные для вопроса. Усмехнулся: как всегда, сложно на незнакомом наречии говорить о том, что не относится к повседневным понятиям. Аше слушала, вздыхала, участливо гладила по плечу и старалась подсказать, но тем ещё более запутывала. Наконец, она поняла вопрос и отчаянно замотала головой, на ресницах повисли слезинки.

– Нет! Он не выживет в моих землях, он слабый! Он придёт и станет все менять, слабые по-иному не умеют. Только колдунам дозволено знать тайну движения силы. Даже мне не дали полного обучения, а я жила в пещере пять лет! Я внучка своей бабушки и вдохнула её последний выдох. Я живой пух, поднятый ладонями ветра. Убей его и выпей кровь! Тайны не передают многим, тайны на то и тайны! Он будет рисовать не кровью, а соком, будет убивать священное. Мы знаем таких. Они – страшные враги. Худшие.

Сын тумана по возможности точно пересказал Иларио обвинения, и библиотекарь задумался. Попросил перевести обратно: он готов научить и словам, и написанию букв на эндэрийском. Разве это не будет честный обмен? Аше рассмеялась презрительно, коротко. С прежней враждебностью глянула на Иларио, но библиотекарь в ответ примиряюще улыбнулся, добыл из складок одежды нож, отцепил сами ножны с предплечья. Отдал то и другое женщине с поклоном, жестом показал – подарок.