– У нас были кошмарные условия, – продолжаю торопливо, – а я, честно говоря, вел себя с тобой как озабоченный дебил.

– Вел? – Катя саркастично приподнимает бровку, – что-то поменялось?

– Эй! – возмущенно парирую, – разве я еще не эволюционировал до озабоченного кретина? Я ж на твоей свадьбе сдал экзамен!

Ей нравится мой ответ. Она даже милостиво дергает уголком губы, позволяя мне говорить дальше. И я говорю. Пока моя малышка не передумала.

– Я никогда не смотрел на нас с твоей позиции, – ничего тут не остается только поморщится, – только со своей. У нас только-только все началось, ты психанула из-за таблетки, потом случилось то видео, потом ты уехала. Я думал, ты решила просто оставить все в прошлом. Нас с тобой. А я после той подставы… Я хотел, чтобы ты сама ко мне пришла. Не я за тобой пришел, не я залез в твои трусы и трахнул на первом попавшемся подоконнике. А ты ко мне. Сдалась.

– И чтобы было? – Катя иронично склоняет голову набок, – ты бы не женился? Не усыновил Антона? Или женился бы, но оставил бы меня своим маленьким грязным секретом?

Честно говоря, на этот вопрос у меня нет однозначного ответа. Тогда все менялось очень быстро, я едва дух успевал перевести.

– Я не знаю, малышка, – сознаюсь честно, – мне казалось, что мы с тобой найдем решение.

– Что ты все решишь, тебе казалось, – жестко комментирует она, – выдашь мне решение, а я, как хорошая послушная девочка, сделаю все так, как ты скажешь. Как с таблеткой.

Хороший удар. И ведь не скажешь, что на ровном месте претензия!

– Прошлое не поменять, – я покачиваю головой, – и мой идиотизм в прошлом не поменять. Я понимаю, что тебе сложно меня простить. Что даже то, что все еще между нами искрит для тебя не аргумент, по той простой причине что ты мне не веришь.

– А еще ты отвратительный вариант, – насмешливо комментирует она, – потасканный, старый хрен, да еще и с ребенком. Мать которого меня не переваривала, вообще-то.

– Да, все так, – киваю, потому что крыть мне нечем, – именно так. Хочешь еще что-то добавить?

Спрашиваю, а сам пытаюсь сдержать себя. И если и стиснуть крепче пальцы, то так, чтобы она не заметила. Не отпихнула снова.

Кажется, получается.

Она стоит, молчит, накручивает темную глянцевую прядь на палец, и кажется в её глазах я вижу настоящее солнечное затмение.

– Да, знаешь ли, хочу! – медленно проговаривает Катя, и выражение лица у неё при этом самое что ни на есть бесстрастное.

Чем я могу на это ответить?

– Что же? – вопросительно приподнимаю бровь, старательно излучая лишь смирение.

– Вот это, – она отвечает едва слышным шепотом, а потом – приподнимается на цыпочки и нахально жалит мои губы юрким своим язычком.

Ну, все, Катерина…

Тебе пиздец!

Все еще помню этот вкус…

Вкус подлинного падения. Вкус ледяной смерти. Вкус беспощадной истины…

Я могу ненавидеть этого мужчину. Могу его презирать. Могу шипеть и плеваться ядом до полного истощения запасов внутренней жидкости.

И не чувствовать земли под ногами, когда его узкие губы касаются пылающих моих…

– Ох, Холера…

Его шепот обжигает мое лицо и пробирает меня всю насквозь холодным ужасом и оглушает тяжелой волной.

Поздно бежать. Поздно спохватываться. Я проиграла. Я снова приняла решение, и снова не смогла ему последовать. Зато теперь у меня есть полное право пройтись волосами по коротким темным волосам от шеи вплоть до мужского затылка. И улыбнуться томно.

– Юлий Владимирович?..

Второй его поцелуй – абсолютно его, тяжелый и жадный, иссушающий и пьянящий…

Именно такие поцелуи сносили мне крышу три года назад. И сейчас это все еще работает!

Ох, какое ж утром меня будет похмелье…

Утром?

Да, без сомнения. Он не уйдет. И я из его хватки не выпутаюсь. Еще могу. Но не хочу, абсолютно!

Я пыталась.

Видит бог я весь день пыталась.

Отодвигалась всякий раз когда он задевал меня плечом…

Нарочно не вздрагивала когда наши пальцы сталкивались на одной детальке чертового домика…

И почти свихнулась, когда Каро в приливе восторга от подарка, сгребла в обнимашечный свой захват не меня одну, и не своего дарителя, а сразу нас двоих, сталкивая лоб ко лбу, притирая нос к носу…

Будто подчеркивая, что в каком-то из миров мы могли бы быть вместе все…

И как могло бы быть прекрасно…

Пока я рефлексирую, Ройх не теряет времени. Ройх подталкивает меня к пустой кухонной столешнице с очень четким намереньем.

Я же вонзаюсь в его плечи ногтями.

– Не здесь!

– А где? – он выдыхает жарко, его взгляд обволакивающий и затуманенный…

Мне прямо сейчас пара конструктивных мыслей дается ценой чудовищной муки.

Спальня далеко, и путь к ней лежит через гостинную, в которой спит Антон. Какова вероятность, что мы его разбудим? В ванной шумит водою мама, и некуда, некуда нам с кухни бежать…

– Ладно, здесь. Но дверь надо запереть сначала, – выдыхаю, решаясь на уступку.

Такая вот цена у родительской страсти – всегда и везде бояться, что тебя запалят. А раньше можно было где угодно и сколько угодно! Но это ты осознаешь, только когда становится некогда отступать.

Ройх шагает к двери так быстро, что отчетливо виден его страх.

Но когда Ройх берется за ручку двери – оборачивается ко мне с вопросительным прищуром.

Ничего нам не надо. Ни слова. Он приподнимает бровь – я слышу его немое: “Уверена?”

Ерошу пальцами волосы и закусываю губу.

“Нет, не уверена. Но…”

Устала от этого безумного режима “меж двух огней”. Устала передумывать. Устала хотеть и бесконечно бить себя по пальцам – не трожь, не верь, не вздумай даже!

Щелкает замок – сгорает последняя соломинка. Не нужная уже совсем никому соломинка.

Жесткие мужские ладони сминают мои бедра. Жаркие губы впиваются в шею с голодом вампира.

Так дико!

Я уже и забыла что можно вот так, не "когда положено" и "где положено", а где попало, под звон сметаемых моим бедром тарелок.

Спасибо хоть не на пол! А нет, вот что-то звучно всхлипнулось, разбиваясь. Только я все равно не смотрю, мне сейчас не до этого! Я ныряю пальцами под широкий жесткий ремень. Стискиваю в пальцах горячую мужскую плоть…

Сука…

Как же бесит меня этот член.