по черепахам. Мы поселимся на таком пляже, где они закапывают свои яйца. Я помечу их панцири – может, той же самой ультрафиолетовой краской. У меня же по-прежнему останутся интернет, электронная почта и все такое. Может, другие ученые будут приезжать ко мне, станут сидеть у нас на террасе по вечерам и слушать про то, с чего все началось – как я изучал крабов-отшельников в бывших серебряных копях на острове Лорни…

Но долго пребывать в мечтах у меня не получается. Они как проколотая шина: воздух постепенно выходит из нее, и приходится подкачивать снова и снова. Я не могу заставить себя поверить, что все это реальность. Пытаюсь отталкиваться от того, что мне уже известно. Вот, например, исследовательский корабль Эмили, «Марианна Дюпон». Я видел тысячи фотографий с нее – и официальные, на сайте, и те, которые Эмили сделала сама. Что бы ни произошло, я побываю на «Марианне Дюпон». Конечно, мне придется сидеть взаперти в каюте, и я не увижу, как проводятся исследования и тому подобное, но это уже что-то, не правда ли? Несмотря на хаос, царящий в моей голове, мне все-таки удается почувствовать некоторую радость. Цепляясь за нее, я и засыпаю.

* * *

Наверное, я задремал, потому что вдруг открываю глаза и опять оказываюсь в спальне. Не знаю, сколько сейчас времени, но до меня доносится какой-то щелчок, а потом дверь приоткрывается и в нее падает из коридора полоска света. Мгновение спустя дверь закрывается обратно. Но язычок застревает и не дает двери захлопнуться до конца.

Бунгало у Эмили одноэтажное, и ее спальня расположена рядом с моей. Несколько минут я лежу, прислушиваясь, как они с папой укладываются. Мысли о Южной Америке все еще крутятся у меня в воображении, мне приятно возвращаться к ним. Просто валяться в кровати и не беспокоиться ни о чем. Свет в холле выключается, и бунгало погружается в темноту. Я поворачиваюсь на бок и пытаюсь опять заснуть. Но у меня не получается. Звуки в домике бабушки Эмили совсем не такие, как у нас в коттедже. К тому же в окно попадает свет от уличного фонаря. На утесе фонарей не было. И если небо затягивали облака, закрывая звезды и луну, темнота стояла хоть глаз выколи.

До меня доносится приглушенный шепот из соседней спальни. Отец и Эмили. Думаю, они вот-вот замолчат, но нет – шепот продолжается. Я все равно пытаюсь заснуть, но сон не идет. Интересно, если попить воды, это поможет? Дома обычно помогало.

Велю себе забыть об этом, но теперь, когда идея уже пришла мне в голову, я никак не могу от нее избавиться. Жажды я не чувствую, но, с другой стороны, я сегодня маловато пил. Мне уже ясно, что я буду ворочаться всю ночь, если не схожу за водой. Я все-таки заставляю себя лежать, пробовать заснуть, но потом сдаюсь. Сбрасываю одеяло и крадусь к двери. Открываю ее и вступаю в тишину коридора.

Хотя не совсем в тишину. Почему-то дверь в спальню Эмили приоткрыта. И я слышу, как они переговариваются между собой. За дверью горит слабый свет. Подслушивать я не собираюсь. Просто пройду мимо них до ванной.

– Тебе придется рассказать ему, рано или поздно. – Это голос Эмили, мягкий и обеспокоенный. – Не понимаю, почему он сам до сих пор не спросил. Наверное, все еще… ошеломлен последними событиями, – говорит она. Я замираю на месте.

– Или напуган. – Это уже отец; его голос ниже и грубее. – Боится того, что может узнать.

– Именно поэтому и надо рассказать ему, Сэм. Он поймет. Ты обязан сказать ему правду.

Я не слышу, что отвечает отец, – до меня долетает только низкий тон его голоса. Потом снова вступает Эмили. Я понимаю, что подобрался ближе к их двери; в проем меня не видно, и я изо всех сил прислушиваюсь, пытаясь разобрать, о чем идет речь.

– Ладно. Ладно. Он твой сын, ты знаешь его лучше, – говорит Эмили. Что-то шуршит – может, одеяло? – Боже, ты весь напряжен! – Она тихонько смеется. – Иди-ка сюда…

Я уже почти разворачиваюсь, чтобы идти в ванную, но не могу сдвинуться с места. Понимаю, что могу видеть их в промежутке между дверью и косяком. Свет еще горит – настольная лампочка с отцовской стороны кровати. Отец сидит, запрокинув голову в потолок; Эмили лежит с ним рядом в такой же футболке, как та, что она дала мне. Одной рукой она массирует ему плечи.

– Хм… не надо. Настроение сегодня не то, – говорит отец, но она не прекращает.

– Давай же, Сэм. Когда еще будет такая возможность?

Тут, к моему удивлению, она останавливается, опускает руки и стаскивает футболку через голову. Несколько оглушительных секунд я вижу вообще все. Зажимаю себе рукой рот, чтобы громко не охнуть.

* * *

Не подумайте, я уже видел груди – летом девушки частенько снимают верх бикини, когда устраиваются позагорать в дюнах. Но так делать не положено, и они уходят подальше. Подсматривать тоже не положено, но иногда просто невозможно устоять, согласны? Однажды я наблюдал за птицами, и у меня был бинокль, а одна девушка лежала совсем близко. Я долго ее рассматривал, но потом мне стало как-то не по себе, и я перестал. И вообще, она лежала на спине, и как-то тяжело было отличить, где у нее начинаются груди и заканчивается все остальное.

У Эмили груди очень белые, за исключением серединок – они розовые и торчат. Груди покачиваются из стороны в сторону. Я вижу их всего несколько секунд, пока она подвигается ближе к отцу и прижимается к нему со спины. Обвивает руками, спускается по животу.

– Эм, пожалуйста, не сегодня, – говорит отец.

Я все еще в шоке. Я только что видел груди Эмили. Мне доводилось слышать, как отцовские друзья-серферы говорили, что груди у нее классные. Только они называли их «сиськи». Мне это слово не нравится. Я понимаю, что уже давно не дышу. Пытаюсь припомнить, как они выглядели. Как белые дрожащие кокосы. Заставляю себя сделать вдох.

– Эм, нет. Прекрати, – снова повторяет отец, на этот раз более настойчиво. Я уже таращусь в щель, прижавшись лицом к дверной ручке. Эмили сидит на отце верхом; ее волосы закрывают им лица. Одной рукой она сдергивает с себя одеяло.

– Ну же, Сэм. – Ее голос меняется, становится более низким, а дыхание – шумным. – Я скучала по тебе, Сэм Уитли, – шепчет она. Потом снова протягивает руку и выключает свет. В спальне становится темно. Я по-прежнему