Когда в комнату вошла Катрина, оба друга хохотали от души. Неожиданно их внимание привлек уличный певец, горланивший песенку, в которой, судя по долетавшим до них в раскрытое окно словам, говорилось о герцоге де Ла Врийере; особенно часто повторялся рефрен:

Министр бесталанный и подданный дрянной,

Давно пора тебе поддать под зад коленом,

Чего ты еще ждешь? Долой тебя, долой!

Давно пора тебя вышвырнуть в окно!

— Дурная рифма при ядовитом содержании, — заметил Ноблекур. — Этого господина не любят, хотя в качестве министра он не так уж и плох. Вы пойдете со мной в церковь Сент-Эсташ послушать большую мессу?

— С удовольствием, если музыка и еда рассеяли раздражение старосты церковной общины против тех, кто намерен узурпировать привилегию первым получать освященный хлеб. И если вы не боитесь присутствия рядом с вами человека, ставшего мишенью для злоумышленников!

— Значит, у меня есть шанс умереть в приличном обществе, господин маркиз…

Чтобы преодолеть несколько туазов, отделявших их жилище от церкви, Николя решил пройти через тупик, дабы воспользоваться входом бокового придела, однако воинственно настроенный Ноблекур пожелал непременно войти через парадный вход. Едва он появился на пороге, как несколько прихожан устремились к чаше со святой водой, дабы подать ее своему старосте; те же, кто остался на своих местах, почтительно его приветствовали. С уважением сняв шляпу перед установленной недавно мраморной доской с эпитафией генералу Шеверу, Ноблекур под лестный шепот направился к месту церковного старосты. Николя устроился на стуле возле колонны, позади бывшего прокурора. Табличка, прикрепленная к колонне, извещала прихожан о тарифах на погребение в приходе Сент-Эсташ. Запрашиваемые суммы были достаточно велики, и, поразмыслив, Николя решил, что высокая стоимость услуг, без сомнения, объясняется тем, что в квартале проживали в основном состоятельные люди. Здешний кюре подсчитал все: рытье могилы, подставка под гроб, украшения и убранство главного алтаря, вознаграждение малого и большого хора, услуги исповедника, белые перчатки, гроб, приобретенный непременно в приходской мастерской, а не у столяра. Неравенство в обхождении с покойниками наводило на невеселые мысли.

Началась служба; воспарив душою, Николя слушал литургическое пение, покорявшее его своей возвышенностью и простотой. С его места был хорошо виден высокий неф и расположенное за хорами надгробие Кольбера из черного мрамора. Совершающий богослужение священник поднялся на кафедру, дабы прочесть проповедь, где в этот раз говорилось о необходимости подавать милостыню: «Кто из нас не знает, что изначально блага земные принадлежали всем людям вместе? Кто не ведает, что в природе не существовало ни собственности, ни потребности эту собственность разделить? Что, рождаясь на свет, мы получали в дар от природы весь мир?»[37]Николя вспомнил Бурдо: его помощник, без сомнения, одобрил бы подобное начало. Он до сих пор не мог понять, являлись ли участившиеся язвительные выпады проявлением характера инспектора и следствием перипетий его жизни или же развитие критической мысли Бурдо соответствовало возраставшей с каждым годом воле общества сбросить груз существующих традиций, а следом и саму нынешнюю власть, которой лично он служил не раздумывая.

В тот момент, когда он решил прекратить эти ни к чему не ведущие размышления, раздался глухой громкий стук, а следом жуткий треск. С визгливым скрипом распахнулась главная дверь, и в церковь ворвался разъяренный бык. Присоединив свой рев к мелодии Божественной литургии, он принялся крушить все, что попадалось ему на пути. Стулья и сидевшие на них прихожане полетели в разные стороны; каждый старался соорудить хоть какое-нибудь ограждение, способное защитить от ударов рогов разъяренного животного. Добрых полчаса Николя прилагал усилия для организации помощи. Как оказалось, бык сбежал из сарая мясника, где его не сумели оглушить до конца. Призванные на помощь лавочники из корпорации мясников, в конце концов, скрутили быка. Раненых увезли, и служба продолжилась[38]. Но Николя было не суждено дослушать ее до конца. В проходе между стульями неожиданно возник человек в черной одежде и высоких сапогах и принялся кого-то рьяно искать. Его поиски пришлись не по вкусу многим прихожанам, и швейцар уже поднял свою алебарду, как Николя узнал в черном человеке Рабуина. Он встал и, направившись к выходу, сделал агенту знак следовать за ним.

— Что заставило вас ворваться в церковь в самый разгар службы?

— Обстоятельства. Бурдо отправил меня за вами на улицу Монмартр, и там Пуатвен сказал мне, где вас искать. Возле сада Воксхолл нашли брошенный фиакр, а в кузове труп молодого человека, судя по всему, шурина Жака Миссери.

— Дюшамплана-старшего?

— Нет, младшего, Эда. Фиакр вместе с трупом доставлен в Шатле, где инспектор ждет вас для осмотра. Я приехал за вами. Экипаж готов.

Николя предупредил Ноблекура и, сославшись на стечение обстоятельств, извинился, что не сможет проводить магистрата домой.

Перед входом в Шатле шумела толпа. Оживленно размахивая руками, люди пытались прорвать кордон из французских гвардейцев и караульных, плотным кольцом окруживших фиакр. Мальчишка на побегушках делал неловкие попытки успокоить лошадь, но та, обезумев от шума и людского кишения, продолжала громко ржать и бить копытом. Выскочив из кареты, Николя последовал за Рабуином. Дверцы у доставленного фиакра были закрыты, а окна, местами расколотые, замазаны чем-то темным, так что снаружи нельзя было ничего увидеть.

— Странно, — произнес Николя.

— Откройте, и вам станет понятнее, — с бесстрастным лицом промолвил Рабуин.

Он подчинился приказанию агента. Ему не раз приходилось сталкиваться с проявлениями человеческой жестокости, однако столь тяжкого зрелища он не видел уже давно. Изнутри кузов был залит свернувшейся кровью, а на скамье, раскинув руки, покоилось тело с размозженной головой; лицо у обезображенных останков полностью отсутствовало. Неопределенного цвета грязь пятнала пол, и в этой грязи, возле сапог валялся кавалерийский пистолет большого калибра. Проследив взгляд начальника, Рабуин покачал головой.

— На первый взгляд, похоже на самоубийство.

Николя медленно закрыл дверцу. С обезумевшими глазами, лошадь продолжала глухо ржать и взбрыкивать — теперь задними ногами; по телу ее то и дело пробегала дрожь, отчего шкура вздымалась волнами. Подойдя к ней, он пошептал ей на ухо, затем бесстрашно принялся массировать ей десны. Сначала лошадь трясла головой, потом смирилась, ее движения стали медленными, и она, наконец, успокоилась.

— Да-а, умеете вы обращаться с лошадьми, — восхищенно протянул Рабуин.

Николя размышлял.

— Необходимо срочно убрать толпу, ничем хорошим это сборище не кончится. И расчистить тюремный двор, чтобы завезти туда фиакр с трупом. Лошадь выпрячь, труп отправить в морг и там привести его в порядок.