Даже вне сенаторского сословия люди, достигшие высоких постов, лишились в результате судебных разбирательств своих должностей. Исключением являлись мой муж и наш давний друг Лепид, а также еще несколько человек вроде Вителлия и Веспасиана, которые твердо стояли на стороне императора и помогали ему творить хаос в рядах сенаторов и знати. Освобождающиеся посты, даже ключевые для империи, отдавались вольноотпущенникам. Калигула знал, что они навсегда будут благодарны и преданы ему за такое возвышение. Например, с Геликона, бывшего телохранителя Тиберия, полностью сняли обвинения в участии в заговоре: его меч, как оказалось, украли, а сам он имел более чем надежное алиби и свою должность управляющего сохранил. Другой такой новый вольноотпущенник, Каллист, быстро стал важной фигурой в суде. До сего дня мне не известно, какой именно пост он занимал, но находился почти всегда где-то рядом с императором, расточая льстивые улыбки и довольно потирая руки, словно ростовщик, пересчитывающий деньги. С первого же взгляда я прониклась к нему неприязнью, как когда-то к Эннии, и пыталась предупредить брата. Но он не желал ничего слушать, особенно про Каллиста, который был нужен ему для новых атак на сенат.

Реакция сенаторов на действия императора удручала. В большой степени она подтверждала его мнение о том, что это некогда благородное собрание выродилось в шайку раболепных, эгоистичных, бесчестных и трусливых людей. О Юпитер, вели они себя именно так! Ничего похожего на хребет в них не ощущалось, и я вдруг прониклась невольным уважением к Сабину: тот, по крайней мере, умел стоять на своем и не боялся возразить Калигуле. Ничего подобного в сенате больше не наблюдалось. На наших глазах этот орган распался на три части. Одна группа сдалась на волю императора. В отчаянном стремлении избежать проскрипций ее представители лебезили перед братом как восточные мальчики-содомиты – да что там, почти как рабы. Вторая группа попросту бежала из столицы в надежде, что расстояние и время спасут их шеи, они укрылись в самых дальних своих поместьях. Ну а третья группа? К ней относились люди вроде Вителлия и Веспасиана. Они стали мечами, которыми Гай безжалостно кромсал сенат. Всякий смысл в заседаниях когда-то значимого органа исчез.

И, несмотря на это, Виниций, Лепид и я не оставляли попыток направить Калигулу на путь компромисса. Нет, с общим его курсом мы были согласны, а возражали только против довольно неразборчивых методов. Сенаторы действительно пытались убить императора; они и правда оказались продажными и трусливыми, как он и подозревал. И все-таки мы считали, что нельзя настраивать против себя всю элиту Рима – это слишком опасно. Если сильно давить на гибкий предмет, рано или поздно будет отдача. Брат, подстрекаемый внезапно обретшим могущество Каллистом и теми немногочисленными патрициями, которые сплотились вокруг него, возражал: народ и армия его поддержат, а до сената ему дела нет – пусть хоть пойдет и утопится.

К июню череда проскрипций более или менее исчерпала себя. Все судебные документы, оставшиеся со времен Тиберия, были проверены и отработаны, и те сенаторы, которые желали продать своих собратьев за намек на императорскую благосклонность, сделали это. От сената осталась едва ли четверть. Архивы табулария свидетельствовали, что на момент прихода Калигулы к власти в списке сенаторов фигурировало пятьсот семнадцать имен. На первый день июня их числилось менее двухсот, причем большинство прятались на своих сельских виллах и в городе не показывались.

Я питала надежду, что гнев моего брата поутихнет, когда мы попрощаемся с июньскими идами – и со множеством его потенциальных врагов. Но то, что начиналось как пламенная ярость, теперь превратилось в ледяную решимость. Вслед за пожаром, выжигающим ряды предателей, пришла расчетливая кампания по уничтожению выживших.

Вновь и вновь мы доказывали Калигуле пользу примирения, особенно старался Виниций, который, казалось, отчаянно надеялся воссоздать императора двухлетней давности – полного созидательных планов и великодушия. Вновь и вновь Гай отказывался слушать. А если мы бывали слишком настойчивы, он вел нас в храм Цезаря на Форуме, где он хранил искромсанную, окровавленную тогу, бывшую на нем в тот роковой день, когда он чуть не последовал за нашим достославным предком в Элизий. Пока эта тога остается в храме в качестве напоминания о подлости сенаторов, Калигула не перестанет мстить.

Где-то в первой половине июня брат объявил о том, что в цирке Статилия Тавра на Марсовом поле пройдет аукцион гладиаторов. Разослали приглашения. Когда Виниций показал мне список, то не скрывал дурных предчувствий. Всего двадцать имен, все принадлежат самым громким из оставшихся голосов в сенате, все – отцы знатнейших семейств Рима, и все богаты. Мы с супругом решили пойти туда в слабой надежде на то, что сможем предотвратить кровавую баню. В конце концов, брат даровал мне беспрецедентное право иметь собственное место в цирке, а мой муж оставался в числе фаворитов Калигулы.

Публике на мероприятие вход был закрыт, и двадцать сенаторов проводили на самый нижний ярус скамей вокруг арены. Гай тоже предпочел в этот день расположиться не в императорской ложе, а ближе к арене. Я и Виниций последовали его примеру и сели рядом по другую руку от его эскорта – скользкого Каллиста и нашего старого друга Лепида.

Мероприятия такого рода обычно сопровождались оживленными разговорами, но не в тот день. Никто из сенаторов не явился бы сюда по своей воле. Кто-то скажет, что приглашение – это не приказ, но в те дни было бы огромной глупостью со стороны любого сенатора пропустить мероприятие. И вот двадцать человек, по большей части преклонных лет, сидели и тревожно гадали, какой новый ад придумал для них император.

К моему удивлению, на арене появился распорядитель и стал одного за другим выводить гладиаторов, чтобы показать их покупателям. Я ожидала, что Калигула готовит какой-то злой розыгрыш, а не настоящий аукцион.

Чуть позже стал понятен замысел моего брата. Первым был представлен ретиарий из Вифинии с трезубцем и сетью. Чемпион в каком-то захолустье на востоке, а в Риме пока успел выжить в трех боях.

Ставки начинались от тысячи сестерциев – и это очень дешево даже за неопытного новичка. Некоторые сенаторы приободрились. Казалось, что день все-таки испорчен не безнадежно. Поначалу нерешительно, но затем все активнее торг вели трое из приглашенных. Они состязались друг с другом, пока цена не достигла восемнадцати тысяч сестерциев, и тут широколицый патриций по имени Корнелий Котта объявил, что для него ставки слишком высоки. Оставшиеся двое успели поднять цену до двадцати тысяч, и все указывало на то, что выиграет старший из них.

– Двадцать одна тысяча, – подал голос Гай.

Двое сенаторов, делавших ставки, уставились на Калигулу. Император же продает гладиаторов, а не покупает! Севшим голосом старший сенатор отозвался:

– Двадцать две.

Его соперник ухватился за свой шанс и вышел из торгов.

– Двадцать три, – сказал Калигула.

Старый сенатор упал духом, поняв, что происходит. Он прохрипел:

– Двадцать четыре.

– Тридцать четыре, – весело отозвался Калигула.