И, к сожалению, это не было мое личное впечатление, которое сложилось из-за разыгравшихся не в меру нервов. Мария тоже внезапно побелела (если это вообще было возможно) и начала медленно клониться в сторону и упала бы, если бы не прислонилась к косяку двери, а Юдифь, которая стояла всего в одном шаге сзади меня, так сильно вдыхала воздух сквозь стиснутые зубы, что был слышен свист. И только Эд, казалось, оставался совершенно спокойным. Он смотрел на Элен, наклонив голову, слегка высокомерно подняв бровь, но это могло быть оттого, что он видел ее только сбоку и не замечал выражения ее лица.

Я сделал осторожный шаг ей навстречу и поднял левую руку, желая успокоить ее, протянув одновременно правую к ножу, чтобы быстро выхватить его.

— В этом никто не сомневается, — сказал я как можно спокойнее. Вышло не так спокойно, как мне хотелось бы. В конце концов, Элен была не единственной, чьи душа и характер получили серьезный удар от странной, холодной атмосферы этого старого монастырского здания. — Тебя никто не подозревает, о’кей? Дай мне, пожалуйста, нож.

Элен смерила меня таким ледяным взглядом, что мне было впору опасаться, что слезы в моих глазах мгновенно превратятся в ледяные капельки, если я не отведу вовремя глаз. Но я нашел достаточно мужества, чтобы не отводить взгляд. Она еще крепче сжала рукой пластиковую рукоятку ножа.

— Наш большой спортсмен — лучшее свидетельство твоих способностей, — этим ироничным замечанием Эд свел на нет мои слова, показав указательным пальцем на кровавый труп Стефана на кухонном столе.

Мое сердце внезапно сделало мощный скачок. Я невольно задержал дыхание и испуганно взглянул на Элен, от которой меня на короткое мгновение отвлек Эд. Черт возьми, почему погиб именно Стефан? Почему именно единственное существо мужского пола, которое вопреки всем моим первоначальным ожиданиям использовало белковые связи своего мозга не только для того, чтобы запоминать текущее состояние таблицы футбольных турниров? Почему не Эд лежит сейчас недвижно на кухонном столе, глядя невидящими глазами прямо в потолок, в то время как стекающая из уголков его рта кровь медленно запекается на губах. Тогда бы мне удалось уговорить Элен, и она отдала бы мне нож. Но, несмотря на то что железная крепостная решетка почти пробуравила его насквозь, Эд был еще жив, в глаза Элен блестели еще большим гневом, пылали еще безумнее, чем раньше, она переводила свой взгляд со Стефана на Эда и обратно.

Потом она вдруг начала дрожать. В ее глазах с крошечными, с булавочную головку, зрачками я прочел выражение стыда. Выражение острого ума, смешанное с безграничной злобой и безумием читалось в ее взгляде, и одна-единственная слеза текла по ее щеке, пока ее члены медленно слабели. Нож выскользнул из ее руки и с дребезгом ударился об пол. Внезапно она свалилась на пол и начала безмолвно плакать, глядя сквозь пленку слез в темноту.

Я был готов ко всему: к тому, например, что она развернется и покажет свое искусство хирурга прямо на теле Эда, к тому, что она без наркоза и прямо стоя ампутирует мне мою выставленную правую руку, или и на то и другое поочередно. Не могу сказать, что мне этого хотелось больше, чем того, что случилось в действительности, но я был так ошарашен, что почти хотел этого. Я достаточно видел в своей жизни плачущих женщин (я уже говорил, что не являюсь особенно гениальным в межличностных отношениях?), и все те женщины, безусловно, не были амазонками, но и не были такими уж неженками. Но еще никогда прежде вид слез на нежной коже не трогал меня настолько, как теперь, в это самое мгновение: видеть плачущую Элен, эту сильную, уверенную, превосходящую всех и всегда, блестяще образованную Элен, при этом еще охваченную абсолютно подлинными эмоциями, — это было нечто впечатляющее, невероятное, жуткое. Я видел, как она тщетно пытается взять себя в руки. Она не хотела, чтобы мы видели ее такой, чтобы мы заметили, какая она ранимая, и что Эду (именно Эду) удалось ее так расстроить. Она закрыла лицо ладонями и опустила голову. Из ее крепко стиснутых губ все еще не доносилось ни звука. Я не думаю, что ее так тронуло сомнение в ее медицинских способностях, раз она так вдруг и так сильно потеряла самообладание. Я еще раз посмотрел на мертвое тело Стефана. А что, если мы с Юдифью были не единственные, кто провел эту короткую, внезапно оборвавшуюся ночь, за более увлекательным занятием, чем пересчитывание пауков и ловля моли?

Юдифь поспешила мимо меня, опустилась на корточки рядом с Элен и протянула руку, чтобы положить ее ей на плечо. То, что случилось дальше, произошло так быстро, что я не уследил за движениями, хотя находился на расстоянии меньше полутора метров от них. Только кончики пальцев Юдифи дотронулись до дрожащих плеч Элен, в это же мгновение обе выпрямились. Наш врач схватила Юдифь за волосы и держала ее перед собой как заложника, заслоняясь ею, словно похититель. Она как-то успела снова схватить кухонный нож, крепко обхватила его рукоятку и так грубо прижала его прямо к сонной артерии на шее Юдифи, что капелька крови вытекла из надреза и стекла по полированному клинку. Сзади меня Мария вскрикнула от ужаса, казалось, что Юдифь тоже хотела закричать, но ее горло было так сжато, что она могла лишь сдавленно кашлять. Я отшатнулся назад.

— Вам не удастся меня схватить, — сказала Элен тихим голосом, но он звучал пронзительно, истерически. — Я умею делать точные надрезы, поверьте. Каждый, кто приблизится ко мне хоть на полшага, уже никогда не сможет усомниться в этом. Понятно?

Дрожь, которая овладела ею, когда она начала плакать, усилилась до настоящей тряски, она тяжело дышала. Лихорадочным взглядом она обвела всю комнату, чтобы убедиться, что никто не пытается нарушить ее более чем четкий запрет. (А что мы могли? Никто из нас, находившихся в комнате, не решался даже дышать.) Она вела себя как дикий зверь, загнанный в узкое место, который отчаянно ищет прореху в толпе обступивших его преследователей, чтобы убежать. Я думал, что такая женщина, как она, должна была более чем часто встречаться со смертью, она, вероятно, видела перед собой смерть уже не одного человека, и это не так ее затрагивало, не могло затронуть. Возможно, жертвы несчастных случаев, которым она должна была оказывать помощь в процессе своей профессиональной деятельности, не были знакомы с ней лично. Возможно, такое случалось с ней не раз, но она всегда могла отнестись к произошедшему как к чему-то постороннему, снять халат, повесить его на крючок и просто уйти с работы после рабочего дня. Эта смерть, связанная с болью, трагедией и беспомощностью, которую она не смогла наблюдать трезвым взглядом врача, смерть человека, которого она знала, сломала ее. Может быть, именно в этот момент она впервые поняла, что она делала в обычной жизни каждый день, ради чего она это делала. Так ли она была бессердечна и холодна, как казалась?

Прошло несколько мгновений, которые показались нам целой вечностью, Элен медленно отвела руку, которую она держала напротив груди Юдифи, с двадцатисантиметровым ножом, и Юдифь тут же обмякла и упала вниз, больно стукнувшись об пол коленками. Одним прыжком я очутился возле нее, помог ей подняться, отвел ее волосы с шеи, чтобы хотя бы бегло осмотреть рану, которую оставил острый клинок.

— Только царапина, — с облегчением констатировал я и провел рукой по ее щеке, желая успокоить. А она испуганно посмотрела на кончики своих пальцев, которыми она, видимо, прикоснулась к ранке на шее, и поэтому на них осталась липкая кровь. Потом я снова повернулся к Элен. — Если среди нас и есть главный подозреваемый, то это я, — спокойно сказал я и почувствовал, как маленькая часть моего сознания уже готова искать твердый удобный предмет, чтобы разбить мне затылок.